От Сталинграда до Берлина. Воспоминания командующего - Василий Чуйков Страница 5

Так раз 10–15 подряд, да еще с перебежками, пока хватит сил держаться на ногах. Вероятно, нам давали чрезмерную нагрузку, муштровали с перебором, может быть, даже намереваясь отбить охоту стать командирами, но меня лично это ничуть не угнетало. Наоборот, хотелось еще больших трудностей, проверить, получится ли из меня краском. Ведь предстояли схватки с опытными, вышколенными офицерами и солдатами белой гвардии, с интервентами. Идти в бой без подготовки, без веры в свои силы — значит погибнуть…

По воскресеньям, получив на всякий случай по 15 боевых патронов, мы выходили на прогулки по Москве с оркестром. Водили нас из Лефортова по Садовому кольцу, Мясницкой и Тверской улицам. Пройти 20 километров было не так-то легко, если учесть, что дневной паек курсанта составлял фунт хлеба. Но ходили мы бодро, с песнями, ибо знали цель этих прогулок — показать жителям, друзьям и недругам, что у советского правительства есть такие надежные и преданные части, которые в случае необходимости могут дать достойный отпор вылазкам контрреволюции.

Утром 2 июля 1918 года нас срочно вернули с полевых занятий, приказали привести в порядок обмундирование и строем повели в манеж на митинг. Там была наша столовая. Когда мы пришли туда, то увидели, что столы убраны, стоит трибуна, а зал переполнен красноармейцами-добровольцами. Все чего-то напряженно ждали.

Внезапно дверь манежа открылась, и к трибуне быстрыми шагами прошел человек среднего роста. И сразу же оттуда, от трибуны, покатилась волна дружных аплодисментов. Как бы ударившись о каменные стены, она с еще большей мощью ринулась обратно, и теперь уже со всех сторон зала полетели восторженные возгласы:

— Ленин! Ленин!

Они слились в единый, все нарастающий гул.

— Да здравствует товарищ Ленин!..

Владимир Ильич быстро взошел на трибуну, поднял руку, прося тишины. Мне показалось, что он очень торопится, спешит, ему некогда и недосуг пережидать этот шум. Все притихли.

— Товарищи…

Слово прозвучало с такой доверительностью, что казалось, это не начало речи великого вождя, а продолжение прерванной беседы: заботы и думы вслух среди верных, старых друзей. Да, в этом зале были его верные и преданные друзья. И вероятно, в том и было его величие, что он вот так, одним жестом, одним словом, приближал к себе людей и начинал беседу на равных. Он поднимал слушателей до уровня осознания высокой ответственности за судьбу народов Советской страны, за интересы всего международного социализма. Он так и сказал в конце речи, что мы победим, «если передовые авангарды трудящихся, Красная армия будут помнить, что они представляют и защищают интересы всего международного социализма» ^[1].

Как я слушал Ленина, что делалось со мной — едва ли можно передать словами. Скажу только, что я был весь — внимание, весь — зрение, никого, кроме Ильича, не видел. Его слова звучали в моих ушах, как набатный колокол, зовущий на подвиг, на самоотверженное дело. От возбуждения стало тесно в груди, захватило дыхание.

Особенно врезался в память рассказ Ленина о случае из недавнего прошлого. В Финляндии он услышал, как старая финка-крестьянка, увидев на перроне красноармейцев, сказала, что раньше многие, в том числе и она, боялись собирать хворост в помещичьем лесу, его охранял человек с ружьем, а теперь, наоборот, он не только не опасен, но и охраняет ее, помогает ей.

Под гром аплодисментов и крики «ура» Владимир Ильич закончил речь, быстро сошел с трибуны и зашагал к дверям. Там, на секунду остановившись, повернулся к нам, улыбнулся и помахал рукой.

Курсанты долго не расходились из манежа, взвешивали каждое слово Ильича. Помню, я тогда твердо решил: если потребуется, останусь «человеком с ружьем» на всю жизнь; это самая важная должность на земле — защищать трудовой народ…

В начале июля нас перевели в лагерь под Москву — в Серебряный Бор, где проходили полевые занятия. Увольнения запретили.

Рано утром 6 июля курсантов подняли по боевой тревоге и выдали по 60 боевых патронов. В лагерь прибыл представитель от товарища Свердлова. Комиссар курсов объявил перед строем, что в Москве левые эсеры подняли контрреволюционный мятеж. Они хотят сорвать Брест-Литовский мирный договор с Германией. Эсеры убили германского посла Мирбаха. Мятежники заняли телефонную станцию, телеграф, арестовали некоторых членов советского правительства, в том числе товарища Дзержинского. Штаб левых эсеров обосновался в Трехсвятительском переулке, пояснил комиссар Масленников. Руководит подавлением мятежа сам Владимир Ильич Ленин, а войсками командует товарищ Вацетис… Товарищ Ленин приказал: курсантам вместе с латышскими частями захватить штаб левых эсеров и подавить выступление…

Спустя некоторое время отряд под командованием комиссара двинулся к Москве. Нашу роту возглавлял ротный курсовой командир, фронтовик, бывший офицер Андреев. Я шел с первым взводом этой роты. Командовал взводом москвич Полетаев. Путь к Трехсвятительскому переулку он избрал самый короткий.

Взводу была придана одна трехдюймовая пушка. Артиллеристы перекатывали ее на руках. Мы продвигались вперед вдоль стен короткими перебежками. Вскоре из Трехсвятительского переулка ударил пулемет. Один из курсантов, перебегавший улицу, упал.

В ответ на пулеметный огонь ахнула наша пушка. Раз, другой… Третьего выстрела я не услышал: оказавшись чуть впереди пушки, я оглох от грохота. Звон в ушах как бы изолировал мой слух от внешних звуков. Вижу: вздрагивают винтовки в руках товарищей, кудрявится пороховой дымок у стволов, — значит, идет пальба; товарищи с открытыми ртами бегут вперед — это уже началась атака. Я делаю то же и стараюсь не отстать от бегущих.

В глубине переулка, на мостовой, вырастают косматые кусты дыма с клиньями огня — это рвутся снаряды. Их все больше, — значит, не одна наша пушка посылает сюда свои гостинцы. Земля под ногами вздрагивает все чаще и чаще. Артиллерия бьет залпами. Справа и слева по смежным улицам наступают курсанты и латышские стрелки.

Когда мы подскочили к зданию штаба, стрельба прекратилась. Из окон валил дым. Все стекла были выбиты. Из подъездов выходили мятежники с поднятыми руками.

Большинство участников мятежа было арестовано. Мы потеряли одного товарища.

Мятеж был подавлен очень быстро, потому что левых эсеров никто в Москве не поддержал. На следующий день Москва и москвичи работали так, как будто ничего не произошло.

9 июля весь личный состав курсов вышел на похороны убитого товарища (фамилию его я, к сожалению, забыл). Хоронили его на Всесвятском кладбище.

Когда под звуки траурного марша стали опускать гроб в могилу и загремели залпы винтовок — трехкратный прощальный салют, — я как бы вновь ощутил напряжение того момента, когда мы под пулеметным огнем ринулись в атаку на мятежников.

Побывав под огнем вражеских пулеметов, курсанты — будущие молодые командиры — вдруг словно повзрослели. Учеба приобретала теперь иной, практический смысл.