В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной - Барт ван Эс Страница 5

В левом углу страницы Лилли чертит линейки по диагонали и пишет: «Я в кровати расшалилась – мама очень рассердилась». Каждый раз, читая эти строки вслух, девочки хихикают.

Потом однажды вечером, в начале августа – каникулы еще не закончились, – мама, как всегда, заходит к Лин, чтобы получше ее укрыть и поцеловать на ночь. Садится на стул у кровати, одну руку кладет на одеяло, другой гладит Лин по голове.

– Я открою тебе секрет, – говорит мама. – Ты на некоторое время уедешь и поживешь в другом месте.

Воцаряется тишина. Все, что было после, – словно в дымке, но эту мамину фразу и ее голос Лин запомнила навсегда. И то, какой мама была милой и доброй и как любила Лин.

На следующее утро девочка сидит на верхней ступеньке крыльца с Лилли и другими соседскими детьми. Ее так и распирает от волнения: у нее есть секрет. Ужас как хочется им поделиться. Иметь свою собственную тайну приятно, а вот хранить ее так долго – не очень-то. Когда мама возвращается домой, Лин скатывается с крыльца и шепотом спрашивает: «Можно я расскажу Лилли? Такой чудный секрет!» Но мама строго-настрого запрещает: очень важно, чтобы об этом ни одна душа не знала.

Тем же вечером у них дома собираются тети и дядья: все набиваются в кухню, а когда свободного места не остается, топчутся у дверного проема комнаты родителей. Это не праздник и не день рождения, потому что кроме Лин и малыша Робби других детей нет, но девочка все равно в центре внимания: рот у нее набит вязким шоколадом, вкус которого она успела позабыть, ее передают с рук на руки. Почему-то ее разбирает шалить: она визгливо смеется (мама этого не одобряет) и тычет пальцем в пятно на носу у тети Элли. Но сколько б она ни безобразничала, ни хихикала и ни показывала пальцем, ее никто не одергивает. Взвизги Лин прорезают гул остальных голосов; взрослые беседуют приглушенно, а смотрят только на нее. Все происходит очень быстро. Она не успевает ни обдумать, ни задать вопросы, которые всплывают у нее в голове и куда-то испаряются. Кажется, будто вечер пролетает быстро, хотя он затягивается до поздней ночи: объятия, перешептывания – Лин смутно помнит, как ее, полусонную, папа относит наверх, в кровать.

Утром она едва успевает доесть хлеб с сыром, а у дверей уже стоит незнакомая дама – поважнее с виду, чем госпожа Андриссен, только не такая старая. Она держится строго, но бодро, как медсестра, хвалит Лин, расспрашивает, как та учится, какие у нее любимые книжки. Лин в замешательстве, потому что читает-то она мало, но ей все же приходит в голову сказать, что ей нравятся Ян Класен и Катрин. Дама довольно молодая, но все-таки не такая, как мама. С ней Лин и предстоит ехать – и это будет настоящее приключение, и от его предвкушения слегка подташнивает. Внешне Лин взволнована, но внутренне спокойна. Мама и незнакомая дама спарывают с ее платьев желтые звезды – пальцы так и мелькают.

Лин разрешают называть свое имя и фамилию, но впредь нельзя ни словом упоминать маму, папу и остальную семью. Теперь она не еврейка, а обычная девочка из Роттердама, ее родители погибли в бомбежке. Если кто спросит, надо отвечать, что даму зовут госпожа Херома и она везет Лин к тете, которая живет в другом городе, Дордрехте. Очень важно ни на шаг не отходить от дамы и теснее прижиматься к ней, чтобы на улице никто из знакомых не заметил, что на Лин нет звезды. Мама слово в слово твердит все за дамой и требует, чтобы Лин тоже повторила, даже если та уже запомнила. Потом мама целует Лин и крепко, до боли, обнимает, и вот уже девочка быстро идет по Плеттерейстрат, стараясь попадать в ногу со спутницей и держаться к ней как можно ближе. Сумка с ее вещами, среди которых альбом со стихами и папин пазл, висит на плече у госпожи Херомы и бьется в такт ее шагам.