Франция и Англия X-XIII веков. Становление монархии - Шарль Эдмон Пти-Дютайи Страница 5

А между тем именно церкви королевская власть во Франции была обязана своим сверхъестественным характером, своим религиозным обаянием, что было одной из причин того, что она утверждалась среди княжеств, относившихся к ней безразлично или даже с завистью.

Библейская, римская и германская традиция священной монархии, почти заглохшая в меровингскую эпоху, была вновь вызвана к жизни в интересах Пипина и Карла Великого и с тех пор непрерывно крепла и приобретала все более четкие формы. Когда, по желанию Карла Лысого, сансский архиепископ совершил над ним помазание на царство, король получил от этого прелата корону и скипетр, и церемониал коронования был, таким образом, пополнен и установлен точно. Самым важным моментом в нем было помазание, ведущее свое начало от времен библейских. Королю помазывали голову и различные части его тела, при этом он имел право на елей, т. е. растительное масло, смешанное с благовониями, и его привилегия равнялась, таким образом, привилегии епископа. Мало того, миро, заключающееся в чаше, которую употребляли при короновании в Реймсе, было, как все верили, принесено св. Ремигию голубем для крещения Хлодвига. Эта легенда особенно усиливала престиж королей Франции, а также престиж Реймса, в XI в. окончательно сделавшегося городом, в котором происходило коронование.

Мы имеем один документ, судя по всему, подлинный, о короновании Филиппа I ^[7], который в 1059 г. был сделан соправителем своего отца, и в этом документе с полной отчетливостью выступает преимущественно религиозный и церковный характер этой церемонии, которая навсегда связывала нового короля с церковью. Архиепископ Реймсский заставил его произнести следующую формулу:

«Я, Филипп, который сейчас Божьей милостью сделаюсь королем Франции, обещаюсь в день своего посвящения перед Богом и его святыми, что сохраню каждому из вас и каждой из вверенных вам церквей их каноническую привилегию и должный им закон и справедливость; что я буду защищать вас, насколько только могу, с помощью Божьей, как по праву король в своем королевстве должен защищать каждого епископа и находящуюся в его ведении церковь. Я обещаю также вверенному мне народу, что обеспечу ему применение законов, которые составляют его право» ^[8].

Это договор, важный для обеих сторон: для церкви, которая получает торжественные гарантии и присваивает себе власть представлять королей; для короля, который отныне возносится милостью Божьей над остальными смертными ^[9]. Помазание ставит его вне светского мира и особняком. Простецы не представляют себе ясно, чем король отличается от епископа, да и сам король сознает свой священный характер. Утверждая, что короли и священники «объединены помазанием святым миром», канцелярия Людовика VII заходит почти так же далеко, как и клерки и простолюдины, для которых король является священником. Образованное духовенство возмущается невежеством таких «болтунов», способных верить в то, что коронование сообщает силу священства; но епископы и даже сами папы поддерживают это смешение, понятий, поощряя королей считать себя «святыми».

Само собой разумеется, что, кроме короля, никакой другой государь во Франции, хотя бы даже могущественный герцог Нормандский, не возвышался до такой степени, какой бы пышностью ни отличалась церемония его коронования. Только коронация короля производилась посредством помазания.

Отсюда до признания за ним дара делать чудеса был только один шаг, который и был сделан, по-видимому, во времена Роберта Благочестивого. Этому королю, чувственному и грубому, все прощалось за его религиозное рвение и набожность; он считался ученым и хорошим богословом, любил быть в обществе духовных лиц и петь с ними гимны, «участвовал в синодах епископов, обсуждая и решая вместе с ними церковные дела»; он был безжалостен к еретикам, оказывал содействие реформе монастырей и союзам по поддержанию «Божьего мира», любил все то, что любила церковь. И вот монах Гельго, его панегирист, уверяет нас, что одним только крестным знамением он излечивал больных. Так появилась, при благочестивом соучастии церкви, у короля Франции сила творить чудеса; в течение следующего столетия она получила окончательную и специальную форму: король стал целителем золотухи, которую он излечивал прикосновением руки.

Здесь мы подошли к точке, в которой преданность народа королевской власти соприкасалась с укреплявшими ее теоретическими концепциями церкви о двух властях, о светской длани, об обязанностях и правах короля. Народу, который приветствовал короля в Реймсском соборе, церковь представляла его как суверена Божьей милостью, абсолютного, ответственного только перед Богом, имеющего священную миссию покровительствовать церкви, творить правый суд, защищать обычаи, общественный мир, границы государства; и духовные лица, которые окружают короля в его дворце, не составляют ни одной грамоты, в которой не упоминалось бы о божественной задаче монархии; они советуют больным приходить к королю за облегчением своих страданий и создают вокруг него религиозную атмосферу. Но эту мистику королевской власти создают не одни только епископы, канцлеры и советники курии. В этом участвовало и народное предание. На больших дорогах, по которым шли богомольцы, и в святилищах, у которых теснилась толпа и жила жизнью коллективной, национальной, поэты, с тонзурой и без нее, говорили о «милой Франции, о ее древней славе и о времени, когда Карл Великий завоевал весь Запад. Могли ли бы мы составить себе правильное представление о королевской власти в XI в., если бы, для того чтобы понять, насколько она была жизнеспособна, мы не перечитали «Песнь о Роланде».