Кровь Тулузы - Морис Магр Страница 49

Из-под одежд он извлёк овальный предмет, завёрнутый в кожу, поэтому разглядеть его толком я не смог. Это был сине-зелёный камень, возможно огромный изумруд, полый и содержавший в себе какую-то красноватую жидкость.

Бертран Марти на секунду задумался, видимо спрашивая себя, надо ли ему объяснить мне природу реликвии, и без объяснений сказал:

— Ты отдашь это совершенным, укрывшимся в пещере Орнолак. Я верю в тебя. Прощай.

И он поцеловал меня.

В пещеру Орнолак, что возле Кастельвердена, отвезли сокровища Монсегюра. Поднимаясь по лестнице, я размышлял, каким образом можно выйти из замка.

На большом дворе собрались почти все защитники крепости. Высоко вскинув руку, Жордан д’Эльконгост держал факел, освещая сидевшего рядом с ним клирика, который что-то писал. Рядом Пейре Рожер де Мирпуа дрожащим голосом по очереди выкрикивал имена, и это было странно. Неожиданно я осознал, что со стороны осаждающих не доносится ни звука, а воцарившаяся тишина преисполнена скорбью. Светало, занималась заря. Я потихоньку спросил у Дельга, что всё это значит.

Боев больше не будет. В замок прислали парламентёра. Все склоны горы заполонили крестоносцы. Их тысячи, и сопротивляться дальше бессмысленно. Пейре Рожер де Мирпуа вступил в переговоры с сенешалем Каркассонна. Он согласился сдать всё, что осталось от замка, а взамен получил обещание сохранить жизнь ему и его воинам. Только что составили список тех, кто с оружием в руках сможет покинуть замок вслед за своим командиром.

В живых осталось не более шести десятков защитников Монсегюра. Пейре Рожер де Мирпуа приказал клирику прочесть вслух имена внесённых в список. Клирика никто не слышал, тогда Пейре Рожер де Мирпуа взял пергамент и сам стал читать, запинаясь и проклиная почерк — написанное давалось ему с большим трудом. Когда он завершил чтение, клирик смертельно побледнел, ноги у него подломились и он сел прямо на землю: его имени в списке не было. Пейре Рожер де Мирпуа не назвал и моё имя. Но когда он умолк, наши взгляды встретились. Помолчав, он с сожалением произнёс: «Дальмас Рокмор».

Наступившая тишина разрывала мне сердце. В развалинах крепости мы оставляли три или четыре сотни альбигойцев, в основном женщин и стариков. Они уже давно страстно призывали смерть, и вот она явилась и встала в воротах под аркой, с крестом и копьём.

Пейре Рожер де Мирпуа посоветовал нам взять оружие и держать его наготове, чтобы иметь возможность защищаться, если почувствуем измену. Несколько минут потратили на поиски трубача. Все, кто умел играть на трубе, погибли. Тот, кто взял инструмент, смог извлечь из него только отрывистое хрипенье, под которое мы и спустились с горы.

Вставало солнце. Стая ворон затемнила почти всё небо. Сверкая оружием, впереди скакала группа всадников, другая ехала за нами. Перешёптываясь, мы высказывали опасения, что нас могут окружить и перебить, но усталость была так сильна, что большинство моих товарищей спали на ходу. Жордан д’Эльконгост держался рядом с Рожером де Мирпуа и с горечью перечислял имена забытых воинов.

— Да нет же, они погибли, — равнодушно отвечал тот.

У подножия горы, на берегу Эра, на подходах к деревянному мосту, плотными рядами в боевом порядке выстроились всадники. Сквозь деревья были видны палатки, горел костёр, над которым висел суповой котёл; солдаты отдыхали, обмениваясь весёлыми шутками.

— Сейчас они бросятся на нас, — сказал мой сосед, указывая на всадников.

А другой пробормотал:

— Опоры наверняка подпилили, и мост рухнет, как только мы на него ступим.

Рука Рожера де Мирпуа сжала эфес даги.

Только Бертран де ла Баккалариа, как всегда, был настроен безмятежно и считал, что крестоносцам следовало бы дать нам поесть.

Мы прошли мост. Никто на нас не напал. Сенешаль Пьер дез Арси делал всё, чтобы прослыть образцовым рыцарем. Сейчас он был во главе очередного отряда всадников и, слегка склонив голову, с любопытством нас разглядывал. И хотя он стоял неподвижно, не приветствуя нас, лицо его свидетельствовало о том, что душа его исполнена сострадания; уверен, он бы охотно пожал нам руку.

Рядом с ним стоял толстяк с расплывшейся рожей, несущей отпечаток разгульной жизни. Это был Пьер Амьель, нарбоннский архиепископ, которого в прошлом году его собственные каноники обвинили в неисполнении обязанностей, разврате и постыдных поступках. Он добродушно подмигнул нам.

Мы шли не оборачиваясь и, несмотря на наши нелепые одеяния, изо всех сил старались сохранять достоинство. И с грустью отмечали, что те, кого мы проклинали в течение всего года осады, совсем не походили на кровожадных убийц.

Дорога на Лавланет была забита повозками и мулами. Мы свернули на тропинку, уходившую в гору.

После нескольких часов ходьбы я остановился на скалистом уступе, в том месте, где тропа, взбежав по склонам Серлонга, вновь спускается вниз и углубляется в еловый лес.

Издалека голубоватые воды Эра отливали металлом, сверкали, словно стальной клинок. На дне долины вилась струйка дыма.

На площадке, называемой Испанским помостом, соорудили огромный костёр; я даже разглядел его каркас. Дрова только что подожгли со всех сторон, и в умиротворённом воздухе языки пламени взлетали всё выше и выше.

Справа от помоста сплошное золото и митры — должно быть, епископы с крестами и духовенство, — а вокруг сверкающий лес пик и шлемов. В ближайших рощицах, заполненных людскими фигурами, тоже поблескивает оружие.

А перед помостом несколько сотен прижавшихся друг к другу несчастных, захваченных в Монсегюре, напоминают трепещущую кучу человеческих лохмотьев. До меня не долетало ни единого звука. Наверное, по причине царившей вокруг непонятной тишины, всё, что я видел собственными глазами, больше напоминало картинку, причудливое зрелище, нежели живую реальность.

Настал полдень. Внезапно, повинуясь невидимому знаку, копья разом опустились и стали подталкивать альбигойцев к костру. Я видел, как один из пленников, размахивая руками, разорвал на себе одежду. Это был сумасброд Небюлат. Совсем скоро он наконец обретёт невинность первых дней творения. Женщины стали метаться, хватали детей и закрывали им головы подолами своих платьев. Те, кто страстно жаждал смерти, казалось, заколебались, встретившись с нею лицом к лицу. Бушевавшее пламя, почти невидимое на солнце, казалось, очистилось голубизной иного мира.

Наконец я услышал. Раздалось многоголосое, суровое, исполненное внутренней веры пение. Пели Veni, creator ^[27]. Начатый епископами, гимн был подхвачен и конными, и пешими — всем войском, заполонившим долину. В нём звучал таинственный зов смерти, услышанный моими братьями-еретиками. И тогда костёр стал огненной дверью, входом в божественную страну, и все альбигойцы одновременно устремились в огонь. Veni, creator разносился всё громче, от звуков его содрогались стволы елей, а по горам прокатывалось эхо. Со мной рядом оказался Пейре Рожер де Мирпуа. Он смотрел, как горят те, кто на протяжении долгих месяцев делил с ним тяготы осады. Он был невозмутим. Думал ли он о мести? Сожалел ли, что не встретил смерть на развалинах Монсегюра? Я попытался заговорить с ним, но он не ответил.