Каждому свое - Вячеслав Кеворков Страница 49

— Простите, Генрих, не могли бы вы уделить мне немного времени. Дело в том, что я никак не могу прийти в себя после всего увиденного и услышанного за сегодняшний день.

— Несомненно, фрау Карин, — Генрих присел за столик, на котором в томительном ожидании замерли толстого стекла бутылка и две простенькие рюмки. — Готов разделить с вами ваш душевный разлад.

— Как вы выразились, «душевный разлад»? Пожалуй, верный диагноз. У меня же ощущение, что я прожила сегодня не долгий день, а бесконечный кошмарный сон. Я увидела, как беззащитных людей, на грани сил работающих на Германию, бессмысленно и жестоко унижают и уничтожают. И кто?! Трусливые плебеи, отлынивающие от фронта в лагере, где пьют, развратничают, обжираются и бессовестно воруют.

— А разве совестливо воровать можно?

Карин на секунду задумалась.

— Нет, конечно.

— Ну, вот видите. Давайте разберемся. Но для начала попрошу позволения испробовать ваш напиток.

— Вот как? По моим наблюдениям, в вопросе пить или не пить, вы предпочитаете последнее.

— Важно, не что, а с кем.

— Ну тогда наполните, пожалуйста, обе рюмки.

Выпили до дна и с удовольствием.

— Какое приятное вино! Если не возражаете, я позволю себе еще.

— Не возражаю, если не забудут и меня.

Было уже далеко за полночь, когда стало ясно, что в изысканной по форме бутылке стекла оказалось больше, чем содержания.

— Я спешу выпить за то, чтобы вы досмотрели ваш неприятный сон до конца здесь, а не бежали от увиденного, как это может кому-то показаться.

— Дорогой Генрих, я — последовательная сторонница фюрера, и в соответствии с духом времени вышла замуж за видного члена нацистской партии против воли мамы, но по твердым идейным соображениям. Вы напрасно улыбаетесь! Сейчас это выглядит примитивно, но тогда все строилось ради идеи, ей подчинялся даже сам ход жизни!

— Простите, фрау Карин, но я улыбался ходу своих собственных мыслей.

— Вот как? Говорите со мной, а улыбаетесь собственным мыслям?

— Со мной случается такое, хотя я внимательно слушаю вас. Итак, вы удачно вышли замуж.

— Слово удачно я не произносила. Хотя мой муж и был неплохим человеком. Он отличался от своих единомышленников. Элегантно одевался, любил изысканно поесть и обожал светские беседы.

— Судя по тому, что вы говорите о нем в прошедшем времени, вы развелись?

— Нет. Он погиб во время польской кампании в 1939-м.

— Я слышал, тогда в Польше шли тяжелые бои.

— Поляки были первыми и единственными европейцами, которые оказали нам, немцам, серьезное сопротивление с начала войны. Я была с мужем на фронте и видела, как они отчаянно дрались и мужественно погибали. Поляки — настоящие мужчины и воины.

— Вы так говорите о них, но ведь вашего мужа…

— Моего мужа убили свои, во время переправы через Вислу по наведенному мосту. Его столкнули в пространство между двумя понтонами, которые его и раздавили. Тело его выловили несколько дней спустя поляки на седьмом километре ниже по течению. Опознали его наши только по клочкам документов, сохранившихся в одежде, лицо было до неузнаваемости изъедено раками, поэтому, — тут она вдруг резко прервала свой рассказ, видимо, тяжелые воспоминания на мгновение сковали ход мыслей. Но она скоро справилась с этим. — Я вам бесконечно благодарна за принесенный мне в жертву вечер. Мне кажется, я теперь возвращаюсь на путь истины, с которого чуть не соскользнула.

— Помилуйте, Карин! Во-первых, мы просидели с вами не вечер, а ночь, во-вторых, я вовсе не приносил никаких жертв, а беседовал с женщиной, которая отнеслась ко мне тепло в очень прохладное для меня время.

— Признаться, не очень тепло. Но положение обязывает. Впрочем, это неважно. Уже слишком поздно, а впереди тяжелый день. Спокойной ночи.

Она легко поднялась со стула и, мягко ступая по скрипучим половицам, быстро исчезла в темноте.

«Какой ночи? От нее уже почти ничего не осталось», — мрачно подумал про себя Генрих, открывая дверь в свою комнату.

* * *

Несломленные перипетиями минувшего дня, к завтраку все явились как по команде, вовремя.

— Чем больше пьешь накануне, тем лучше чувствуешь себя на следующий день, — афористично заявил Отто, разливая всем по чашкам вкусно пахнущий кофе. Его бравый внешний вид и отличное настроение служили бесспорной иллюстрацией к сказанному.

— Стоило бы зарегистрировать патент на твой рецепт, — мрачно пробурчал Шниттке. Отто не возражал.

Был удивительно ясный и теплый день. Солнце, отправляясь на зимние каникулы, щедро отдавало излишки накопившегося за лето тепла.

* * *

— Какие распоряжения, господин майор? — Хоппе смачно щелкнул каблуками.

— Обычно начинают с того, что здороваются.

— Простите, господин майор, растерялся.

— Тогда соберитесь и предоставьте в мое распоряжение из вчерашнего списка… — Генрих вынул блокнот и глянул в него, — заключенного… Дубровского.

Шарфюрер сорвал телефонную трубку:

— Хоппе. Семьдесят седьмого срочно ко мне!

Генрих хотел сесть за стол, но передумал. В комнате было душно и жарко. Он бросил взгляд через окно и пожалел, что не сделал этого раньше.

Метрах в десяти от барака стоял вкопанный в землю стол, окруженный скамейками и прикрытый с одной стороны зеленым кустарником.

«Как же я раньше до этого не додумался?» — Генрих собрал все бумаги в папку, вышел из барака и направился к скучавшему на воле столу.

— Простите, господин майор, вы куда? — В голосе Хоппе смешались раздражение и досада. — Здесь ведь комары, мухи и всякие мерзкие гусеницы!

— Пора бы знать, Хоппе, что именно из мерзких гусениц появляются невиданной красоты бабочки.

Пожав недоуменно плечами, Хоппе удалился. Правда, ненадолго. Разложив на столе папку с бумагами, Генрих сел на скамейку, поднял голову и увидел приближающуюся фигуру Дубровского в сопровождении Хоппе.

Внешний вид узника ничем не отличался от вчерашнего, но все же двигался он намного бодрее, да и плечи расправил на всю унаследованную от природы ширину. По крайней мере так хотелось видеть Генриху.

— Садитесь, — предложил он, устало опустив голову, а когда поднял, немало удивился.

Прямо перед ним, в привычной позе, упершись взглядом в землю, сидел Дубровский, а на лавке слева, направив немигающие глаза в никуда, — Хоппе.

— Хоппе, вы свободны.

Но свобода как осознанная необходимость представилась Хоппе сейчас совершенно лишней по сравнению с неосознанным, но столь оправданным служебным любопытством. Поэтому при словах майора он неохотно поднялся и, соблюдая минимум формальностей, направился к бараку.