Четыре королевы - Нэнси Голдстоун Страница 49

Отчаиваясь все сильнее, уже не надеясь взять Каир, Людовик попытался вернуться к первоначальному предложению султана — обменять Дамьетту на Иерусалим. Но Туран-Шах, сын султана, к этому времени уже возвратился из поездки на север и, зная, что египтяне явно находятся в выигрышной позиции, отказался вступить в переговоры. Людовику оставалось только отступить. Французы переправились обратно через Нил, в свой прежний лагерь, и 7 апреля, под покровом темноты, уцелевшие остатки армии попытались уйти в Дамьетту.

Ничего хорошего из этого не вышло. Король приказал отдать сохранившиеся барки для перевозки больных и раненых, но для того, чтобы подать сигнал к отступлению, были разведены костры, и это выдало их намерения противнику. «Команды наших галер развели костры, чтобы указать место сбора тем больным, кто сумел дотащиться до берега реки, — вспоминал Жуанвиль. — Пока я поторапливал своих матросов, чтобы убраться поскорее, сарацины проникли в лагерь, и я увидел в свете костров, что они убивают несчастных на берегу». К великой досаде Карла Анжуйского, который понимал, что медленное движение старшего брата ставит под угрозу отступление, король отказался плыть на галере. Дизентерия так одолела Людовика, что он едва мог держаться в седле; ему приходилось столь часто останавливаться, чтобы облегчиться, что, по словам Жуанвиля, «пришлось напрочь отрезать заднюю часть его штанов». Карл твердил, что нужно торопиться. «Граф Анжуйский, граф Анжуйский, если я стал для тебя обузой, избавься от меня; но я не оставлю своих людей!» — воскликнул Людовик.

Карл был прав, торопя его: Людовик смог доехать только до деревушки Шаримшах, примерно на полпути между Мансурой и Дамьеттой, а там окончательно свалился. Его перенесли, почти без сознания, в дом сочувствующих местных жителей французского происхождения. «В то время все думали, что он не дотянет до утра», — писал Жуанвиль. С позволения Людовика один из рыцарей его свиты попытался договориться с египтянами о перемирии, но прежде, чем определили условия, какой-то перепуганный сержант-француз стал кричать крестоносцам, что нужно сдаваться; во всеобщем смятении «все решили, что таков приказ короля, и отдали свои мечи сарацинам». Понятно, что необходимость в перемирии отпала. Дом, где скрывались король и его братья, был окружен, и все они попали в плен.

Пехотинцев и рыцарей, которые успели за ночь бежать из Шаримшаха, остановили выше по реке наутро. «На заре в пятницу мусульмане окружили франков и напали, одних убили, других захватили в плен. Уйти не сумел ни один. Говорят, что число убитых доходило до тридцати тысяч», — писал Ибн Вазиль. Людовика, Карла и Альфонса де Пуатье увезли в Мансуру, заковали в цепи и приставили вооруженную охрану. Молодой султан Каира отобрал у Людовика алый, подбитый горностаем плащ и отправил эмиру в Дамаск в качестве сувенира.

Мамлюки и здесь снова отличились. Как и положено наемникам, мысль о наживе побудила их совершать новые чудеса храбрости. Похоже, что они перешли на сдельную оплату. Незадолго перед смертью Айюб прилюдно пообещал десять золотых за каждую христианскую голову, пять за правую руку и два за любую ногу. В результате крестовый поход Людовика, так тщательно подготовленный, с такой горячностью начатый, завершился призрачным видением плоской равнины, до горизонта устланной обезглавленными телами французов, без рук и ног, оставленными под солнцем пустыни истлевать или стать пищей для стервятников. Среди них были и многие пэры Франции. На изуродованных телах рыцарей все еще поблескивали доспехи со знаком креста.