Люди средневековья - Робер Фоссье Страница 49

В Эдеме люди и звери жили в согласии и взаимоуважении: все они пили из Источника жизни, а любовь Бога распространялась на всех его созданий. Однако одно из последних впало в искушение и совершило грехопадение. Так возник зародыш «дистанциации», как сказали бы психологи, между миром людей и миром животных. Если, начиная с первых достоверных редакций Библии, эта негативная роль была приписана змею, – а многие средневековые авторы подменяли его волком, – то это было проявлением страха перед опасным животным, изначально разделившего человека и животный мир.

Страх и отвращение

Сколько бы Аристотель ни говорил о сообществе всех живых существ, христианский мир видел в этом лишь фикцию. Св. Павел сказал: животные – божьи твари, но не имеют души; чтобы служить человеку, довольно инстинкта и чувства. А св. Франциск даже говорил с волком из Губбио как с братом, но братом младшим, которого надо учить, поскольку Бог дал человеку полную власть над своим творением. Конечно, средневековая литература не жалела места для «очеловеченных» животных, но при описании наделяла их либо пошловатой услужливостью, как боевого коня Баярда, который бил копытом, когда появлялся его хозяин, либо неприятной зловредностью, как лиса Ренара или коня Фовеля. Под звериными масками, разумеется, скрывалась сатира на людское общество, но в основе таких рассказов лежало пренебрежительное отношение к животным. Такое умонастроение и по сей день столь явно характерно для всего человечества, что едва ли стоит напоминать, как люди используют названия животных, оскорбляя друг друга, или какие традиционные, но обычно необдуманные определения им дают: гусь – глупый, петух – самодовольный, свинья – грязная, козел – похотливый, кабан – грубый, волк – злой, кошка – коварная. В завершение приведу своего рода квинтэссенцией всех оскорблений: осла, этого крепкого, необходимого и работящего друга человека, называли упрямым, ленивым, прожорливым, уродливым, крикливым, тупым, на его спину сажали голых любовников, уличенных в грехе, забывая, что это на нем младенца Иисуса везли в Египет, а позже Он на нем же въезжал в Иерусалим.

Это презрение было средством против страха. Ведь человек испытывает страх, не желая признавать, что естественная причина этого страха – его собственная слабость. Он боится, что на него нападет тот, кто сильнее него. Поэтому с доисторических времен человек, сумевший овладеть огнем – чего действительно не сумел сделать никто, кроме него – рассеивал им ночной мрак, полный опасностей, отгоняя хищников, способных видеть в темноте; поэтому безоружный человек спал головой к стене, чтобы избежать нападения со спины, о чем я уже говорил. Этот страх вовсе не был необоснованным. Прежде всего потому, что многие животные наносили человеку серьезный урон, даже не трогая его самого: волк нападал на его стада, кабан вспарывал живот его лошадям, саранча опустошала его поля, а крыса пожирала его запасы. Но угроза могла касаться и его лично: укусы насекомых бывали опасными, раненый медведь или кабан становились смертельно опасными для охотника, безмолвные и молниеносные рептилии кусали невнимательного крестьянина, серая крыса и тем более черная распространяли смертельные болезни. И даже «домашние» животные не всегда были безопасны: напуганная собака кусалась, раздраженная лошадь могла ощутимо лягнуть. Что касается кошки, которую Церковь еще в конце XI века, а общественное мнение позже связывали с шабашом, магией и дьяволом, то она царапалась, воровала, вызывала аллергические кризы, а ее похотливость вызывала у мужчин неприязнь к ней, но куда меньше – у женщин, о чем свидетельствует современная реклама. Но в те средние века (а почему и не в другие столетия?) наибольший страх и ненависть вызывал волк: смелый, хитрый, прозорливый, неуловимый, этот «тигр Запада» – единственное млекопитающее, которое, когда голодно, открыто нападало на человека, будь то сбившийся с дороги путник, беззащитный пастух, раненый воин, ребенок или старик. Слухи о его злодеяниях, преувеличенные страхом, передавались от деревни к деревне, а сильно изголодавшись, это животное могло проникнуть и в город, как случалось в Париже в начале XV века. Образы волков заполонили память детей, наводнили литературу, вдохновляли авторов «страшилок». Истребление этого зверя, которое поощрял целый ряд законов, предусматривавших облавы и премии, завершилось, по крайней мере во Франции, не раньше XVIII века. Даже сегодня, когда он опасен лишь для плохо охраняемых овец, его возвращение – хотя за ним бдительно следят – вызывает у сельских жителей былые ярость и страх.

Все эти животные, конечно, вызывали страх, но не отвращение, поскольку в той или иной степени принадлежали к антропогенному миру: у них есть кровь, шерсть или перья; их видели днем, а по ночам они в большинстве спали; они совокуплялись и испражнялись, как люди. Но существа клейкие, липкие, холодные и мягкие, как рыбы и рептилии, или же неуловимые, черные, беспозвоночные, часто вонючие, как пауки, муравьи, тараканы, все насекомые от комара до блохи были отвратительны и разносили болезни. Пока развитие наук не пролило свет на роль микробов или бацилл в возникновении пандемий, масштабные человеческие гекатомбы, случавшиеся на протяжении столетий, дизентерию, холеру, малярию и, разумеется, чуму связывали с укусами этих существ.

Почитание и привязанность

Не так уж мало было культур – возможно, не столь убежденных в превосходстве человека, как иудео-христианское общество – где животное (или некоторые животные) было равным человеку или даже богом для него. Некоторые экзотичны для нас, как культуры доколумбовой Америки или Древнего Китая, или же замкнуты в себе, как культура фараоновского Египта, где богов олицетворяли животные. Более близкие к нам и, возможно, оказавшие на нас влияние индийские или иранские верования не исключают реинкарнации в тело животного или считают некоторых животных священными, таких, как персидские орел и сокол и индийская корова. И несомненно, именно по этому каналу до нас дошел культ быка, символа мужественности; с Крита он пришел в секту митраистов и по-прежнему вдохновляет ритуальные празднества, кровавые и жестокие, на иберийских, баскских или лангедокских аренах. Никакого сомнения, что афисионадос, приходя в неистовство от зрелища корриды, не сознают, что тем самым подражают адептам какого-либо восточного культа: богиня Хатхор, царь Минос, нимфа Ио или бог Митра – имена, которые, вероятно, им ни о чем не говорят. Кстати, христианство, по крайней мере в первые века, еще резко не порвало с этими зооморфными практиками: трех из четырех евангелистов оно снабдило символами знаменитых животных, орла, льва и, опять-таки, быка [тельца]. И если от поклонения животным мало-помалу отказывались, иконография сохраняла память о нем: Бог мог принять облик королевского оленя, голубя или агнца как символа мира и милосердия. Разве в XIII веке церковь не терпела, хоть и неохотно, культ святого Гинефора – борзой, спасшей ребенка от укуса змеи, явно воплощенного беса?

Кельтский или германский вклад лишь постепенно растворялся в греко-римском и восточном наследии. Как и многие народы в поисках достоинств, отсутствующих у них, в основном смелости, верности, силы, группы людей могли брать себе тотемных животных, как правило, связанных с охотой: волка, медведя, вепря, орла. Многие антропонимы или просто имена в современном мире имеют именно такое происхождение: у нас вызывает улыбку «Хитрый Бизон», но не «Бернар», хоть это имя означает не что иное, как «Отважный Медведь». Долгое время полагали, что отказ от употребления в пищу собачьего или кошачьего мяса связан с привязанностью к этим животным; или, напротив, что есть мясо коня и пить его кровь якобы означало для воина усваивать «героические» качества, приписываемые этому животному, и что эти «варварские» обычаи Церковь запретила. Увы, археологи предъявили лошадиные кости со следами мясницкого ножа; а собачье, как и волчье, мясо считается тошнотворным и негодным в пищу; возможно, такие проблемы не останавливают азиатских едоков, которым это мясо по вкусу.