Евангелие от Фомы - Иван Наживин Страница 49

Обездоленные стекались под это знамя со всех концов страны. А в особенности — рабы. Одни законники, вроде Иешуа-бен-Сираха, учили своих сограждан мягкому обращению с рабами: «Если у тебя есть раб, содержи его, как душу твою, ибо он подобен крови, которая дает тебе жизнь. Если есть у тебя раб, поступай с ним, как с братом твоим… ибо, если ты будешь мучить его, он убежит, и тогда где ты будешь искать его?» Другие, напротив, рекомендовали твердую власть: «Корм, палка и поклажа для осла. Пища, наказание и работа — для раба. Дай рабу твоему дело, и ты будешь спокоен, освободи его руки от труда, и он потребует отпускной. Ярмо и бич смиряют вола, плеть и пытка смиряют лукавого раба. Пусть он всегда занимается своим делом, а если он не повинуется, надень на него тяжелые оковы…» Жизнь, конечно, шла не за Сирахом, и потому ряды повстанцев исправно пополнялись живой силой со всех сторон…

— Ну, я думаю, можно бы и начинать… — сказал Иегудиил.

— Можно и начинать… — раздались со всех сторон голоса. — Чего время-то золотое терять? Рассаживайтесь все кружком…

Среди черных теней произошло движение. Захрустел под ногами песок и ракушки. Послышались шутки и смех. И все затихло…

— Ну, Иона… — сказал кто-то.

— Ну… — проговорил Иона, встав посреди круга. — Дело наше, по-моему, начинает портиться. В Субботу мы с Иегудиилом наведались в Капернаум. И он говорил в синагоге… И такое-то понес, что и не перескажешь! Очень на него за это рассерчал народ… Вот и Иегудиил, и Исаак из Каны слышали… Где вы тут, Исаак?

— Здесь… — отозвалось из темноты.

— Вот и они подтвердят… — продолжал Иона. — Такого наговорил, что и книжник не всякий за ним угоняется. И если дело пойдет так и дальше, оттолкнет он от себя народ совсем. И надо, по-моему, нам так исхитриться, чтобы не давать ему много разговаривать…

— Да как же ты заставишь его замолчать? — грубо усмехнулся Иегудиил.

— Не замолчать, а чтобы говорил поменьше… — поправил Иона. — У нашего народа память короткая, эти его капернаумские штуки все скоро позабудут и опять будут льнуть к нему, разиня рты… Удивительный человек! — звонко щелкнул он себя по ляжке. — Ведь стоит ему только захотеть, все по его слову подымутся и, закрывши глаза, пойдут за ним куда хочешь…

— Вот поэтому-то он нам и нужен… — тяжеловесно пришил Иегудиил. — Только поэтому он нам и нужен… И вот что… — нетерпеливо обратился он к Ионе. — Ты хоть и брат мне, а тянешь нестерпимо. Дай я слово к молодцам скажу… Иешуа для нас находка… — уверенно обратился он к повстанцам. — Не надо упускать его. Он не захотел вернуться к нам, а мы не хотим лишиться его. Силой с ним ничего не поделаешь. А раз нельзя взять силой, значит, нужна хитрость. Так вот я и предлагаю, чтобы все наши везде и всюду эдак из-под руки распускали слух, что он-де с зелотами, а что ежели говорит он там то да се, так это-де для отвода глаз только. И в капернаумской синагоге, дескать, тоже… И Андрей Ионин, который с ним ходит, между прочим также это понимает… Ну, вот… И надо всячески возвеличивать его, превозносить до небес. Вон везде говор идет, что он чудеса всякие начал делать. Я сам никаких чудес от него не видывал, но нам в этом разбираться нечего: чудеса так чудеса… И ври всякий кто во что горазд про чудеса… А когда народ закипит, как следует, тогда и потребуем от него прямо, чтобы становился он над нами царем и вел нас против лиходеев наших… Так ли я говорю?

— Так, пожалуй, только не совсем… — встав, заговорила одна из темных фигур каким-то скрипучим и хитреньким голосом. — Ежели он потом на это дело пойти не захочет, так все наши труды прахом пойдут…

— Почему не пойдет? — раздались голоса. — Пойдет… Царем-то всякому побыть хочется… Пойдет…

— Нет, не пойдет… — сказал веселый Исаак. — Я его не первый год знаю… Не такой это человек. Он для себя ничего не ищет. Он хочет добра для всех…

— Так что? — горячо заговорили с разных сторон. — И очень даже хорошо… Становись царем, а там и приказывай, что хочешь: можно и законников всех перерезать, и богачей перевести, и все добро их промежду бедняками поделить… Царь на то и царь, что во всем его воля. Это можно будет ему так и сказать: становись над нами и делай по-своему, а мы на все согласны…

— Не пойдет он на это дело… — упрямо сказал Исаак. — Я его знаю…

— Что ты на своем уперся: не пойдет да не пойдет… — нетерпеливо крикнул кто-то. — Я сам слышал, как он обещал, что первые будут последними, а последние первыми. Ну? Чего зря болтать-то?

— И прямо с места объявить его Мессией!

— Мессия должен быть из дома Давидова…

— Брехня все это… — покрыл вдруг все суровый бас. — Это все в Иерусалиме выдумали Асмонеям назло… Мессия будет оттуда, откуда он будет. Я сказал… — сурово отрубил он.

Опять заспорили…

— Тише! — сердито крикнул Иегудиил. — Не галдеть всем зараз! В, деле порядок должен быть… Слушай все мое слово!.. Пойдет он или не пойдет, это там видно будет, а пока нужно собирать народ вокруг него и всем внушать, что он с нами…

— И опять, как и где поставить его во главе народа? — задумчиво проговорил Иона. — Ежели, скажем, здесь, в Галилее, и отсюда идти на Иерусалим, так те подготовятся, выступят против нас вместе с римлянами и от нас и мокро-то не останется… И потому, подготовив народ, нужно, думается мне, заманить его в Иерусалим…

— Зачем заманивать? — послышались голоса. — Он и так там часто бывает. Пойдет, например, туда на Пасху и готово…

— Отсюда идти на Иерусалим и думать нечего… — горячее зазвучали голоса. — Всех до единого римляне перебьют… Они все в железе. Ножами да дубинами тут многого не сделаешь… И опять растянут всех на крестах…

— Тише! Не галдеть! — крикнул опять Иегудиил. — Ты что, Варавва? — обратился он к широкоплечему и стройному великану, который подошел к нему.

— Слово хочу сказать… — басом сказал тот.

— Говори… — сказал Иегудиил уважительно и снова крикнул: — Ну, молчать, вы! Иешуа Варавва хочет слово сказать…

Иешуа Варавва на первый взгляд не играл в движении такой роли, как Иона или Иегудиил, держался всегда в стороне, в тени, но едва ли не он был тем невидимым стержнем, на котором в это время держалось все повстанчество. Он отличался исключительной силой, сумасшедшей храбростью, участвовал в повстанчестве чуть не с пеленок, и имя его уже было окружено всякими легендами. Лицо его было все исполосовано мечами, один глаз вытек, и весь он был красив какой-то особенной, дьявольской, страшной красотой…

— Не построивши дома, мы, как всегда, стали спорить о крыше… — своим глубоким басом сказал он. — Где, как и когда мы поднимемся, откуда и куда пойдем, этого знать теперь никто не может. Будет так, как будет. Начинать надо с алефа: собирать народ к одному месту, к одному знамени. А тем временем надо обрабатывать потихоньку, не торопясь, и самого Иешуа назаретского… И, может, лучше всего пустить на это дело женщин… — сказал он и по собранию пронесся гул одобрения. — Возьмите хоть ту же Мириам магдальскую: всем Иерусалимом вертела, как хотела — неужели, если захочет, не справится с ним? Есть слушок, что и в Вифании он частенько к ессею Элеазару заходил — у того сестренка есть такая, что отдай все и мало… Вот и подговорить их обеих — пусть для народа постараются. А там видно будет… Я сказал.