Кропоткин - Вячеслав Маркин Страница 49

В конце второй зимы у Кропоткина появились первые определенные признаки цинги. «Совсем как на арктической зимовке», — вспомнил он про свой проект северной экспедиции. С каждым днем болезнь прогрессировала. Его перевели из каземата Петропавловской крепости в только что построенный по новейшим правилам тюремной архитектуры Дом предварительного заключения. Здесь условия были получше. Перестукиваться с другими заключенными можно было целыми днями. Одному своему молодому соседу Кропоткин «простучал» за неделю всю историю Парижской коммуны. Но здоровье его продолжало ухудшаться. После ледяного каземата крепости он оказался в тесной и душной камере, где о семиверстных «походах» уже не могло быть и речи. Кровоточили десны, выпадали зубы, желудок отказывался переваривать пищу, хоть и получено было разрешение на доставку еды из дома. В какой-то мере его поддерживала только работа, постоянная мысль о том, что необходимо закончить труд, который никто, кроме него, в России не сделает.

На первой странице рукописи черными чернилами выведено: «Исследования о ледниковом периоде». Литературы о льдах накопилось уже немало, но современному исследователю требовалось отрешиться от устаревших, недосказанных, а зачастую и явно нелепых представлений. Кропоткин решил провести тщательный анализ научных заблуждений, и это стало его серьезным вкладом в тогда еще не существовавшую «науку о науке», которая теперь известна как «науковедение». Как случилось, спрашивает он, что «догадка, не основанная на фактах, противоречившая десяткам сделанных уже наблюдений, была принята на веру»? И отвечает: «Причина — косность мышления, нежелание отказаться от привычного…»

А между тем еще в 1820-х годах швейцарцы Игнац Венец и Жан Шарпантье утверждали, что в Альпах и Скандинавии ледники в прошлом выходили из своих долин на равнину. Эта гипотеза была сразу же объявлена странной, сумасбродной. Но время шло, появлялись новые ее сторонники, не признанные до поры — Агассис, Чемберс, Гюйо. Уже нельзя было не считаться с большой массой фактов, добытых ими. Вера в гипотезу плавающих льдин была расшатана трудами целой фаланги талантливых и смелых физико-географов и геологов, но даже Лайелю ^[61] потребовалось 17 лет для того, чтобы поколебаться в своей вере! А вообще ледниковой гипотезе пришлось ждать своего триумфа около полувека.

В предисловии обоснована авторская методика исследований: «Как ни ценны сами по себе многие факты, приводящиеся в геологических монографиях в подтверждение ледниковой гипотезы, но, взятые единично, они утрачивают большую часть своей доказательности… Десятки мелких особенностей, не важные сами по себе, но постоянно встречаемые совместно, связанные между собою общей причинною связью… взаимно поддерживают друг друга и сообща составляют уже такую тесно переплетающуюся сеть, что ни одна ее петля не может быть порвана, не нарушая целости остальных». Научный метод Кропоткина выражается формулой: «От более простого — к более сложному, от первоначального — к производному». Не спеша, обстоятельно рассказано в книге о путешествиях по Финляндии, даны меткие характеристики ландшафтов и геологических объектов. Одновременно автор излагает свои научные взгляды, подробно рассказывает о спорах, которые вел, например, с академиком Г. П. Гельмерсеном в Выборге по поводу «бараньих лбов», валунов и моренных отложений, подтверждая точку зрения данными по обширной «ледниковой литературе».

Работая над книгой, Кропоткин изучил практически всю литературу о физике и географии ледников. Сохранившиеся библиографические списки содержат более сотни наименований книг и статей на различных языках. Это прежде всего работы Л. Агассиса, Дж. Форбса, А. Гейки (его книга «The Great Ice Age», «Великий ледяной век», вышла в Лондоне в 1874 году). Внимательно изучал Кропоткин и труды русских ученых, касавшиеся проблемы ледникового периода, — Г. Е. Щуровского, Г. П. Гельмерсена, Ф. Б. Шмидта, С. С. Куторги…

В примечании на одной из страниц Кропоткин говорит о том, что книга Эрдмана имеется во французском (сокращенном) издании, которое «для не знающих шведского языка вполне может заменить оригинал». И далее добавляет: «Можно прибавить только, что занимающимся наносами очень следовало бы ознакомиться со шведским языком, который очень легок для всякого, знающего немецкий язык». Сам Петр Алексеевич, помимо немецкого, французского, английского, итальянского, владел скандинавскими языками, хорошо говорил и писал на них.

Интереснейшая особенность: факты, которые противники ледниковой гипотезы приводят в качестве возражений, Кропоткин убедительно объясняет как ее подтверждение. Например, отшелушивание поверхности гранитных скал, считавшееся доказательством правильности взглядов Леопольда фон Буха на происхождение куполовидных скал; они будто бы служат отметкой былого уровня моря. Но Кропоткин уверенно возражает: валуны «рассеяны безразлично — как на водоразделах, так и в углублениях страны». Только движущийся лед мог разбросать их по разным высотным уровням. Наиболее крупные валуны находят ближе к месторождению слагающих их пород, те валуны, которые двигались с ледником дальше, он дробил, шлифовал и покрывал штриховкой: сетью царапин. Борозды на валунах, вытянутые в направлении движения ледника, — самый веский аргумент в пользу теории широкого распространения ледников.

Работа над книгой в тюремном одиночестве способствовала тому, что Петр Кропоткин не утратил силы духа, так пригодившейся ему вскоре. Вторая глава исследования посвящена знаменитой системе ледниковых отложений Пунгахарью («Свиные горы»). Описание ее само по себе опровергает гипотезы о происхождении оза (так по-шведски называют эти гряды, вытянутые на десятки, а порой и сотни километров), высказанные С. С. Куторгой и Г. П. Гельмерсеном. Первый считал, что старинный вал образован встречным прибоем двух соседствующих озер. Второй, отбросив всякую возможность ледникового происхождения Пунгахарью, решил, что это остатки некогда сплющенного делювиального покрова. Еще одна гипотеза высказана шведским геологом А. Торнетом. Он считает гряду продуктом деятельности рек (собственно, как и Гельмерсен). Кропоткин подробно рассматривает каждую гипотезу, противопоставляя ей факты, им обнаруженные. И предлагает свое объяснение Пунгахарью — этот оз образован отложениями ледника, преобразованными в результате «чрезвычайно продолжительного озерного периода». Здесь П. А. Кропоткин впервые упоминает период, представление о котором впоследствии специально разовьет.

Раздел книги «Упсальский оз» — один из шедевров кропоткинского естественно-научного анализа. Прежде чем приступить к разбору проблемы, Кропоткин, будучи не удовлетворен топографическим описанием оза у шведского геолога Эрдмана, дает свое. Фактически он включил в книгу краткий геоморфологический очерк Швеции, который считает необходимым предисловием к рассмотрению расположения озов в пределах этой страны. А после детального анализа и топографии, и строения этого вытянутого на десятки километров вала делается решительный вывод: «Ядро Упсальского оза оказывается… образованием, которое не могло возникнуть действием прибоя или какой бы то ни было воды в ее жидком состоянии… Нам остается, следовательно, обратиться к воде в твердом состоянии, т. е. ко льду…» Теперь гляциологи хорошо знают, что это отложения текущих потоков внутри ледника. Но важно уже то, что Кропоткин первым признал это образование по своему происхождению ледниковым. До этого считалось, что подобного на равнинах вообще быть не может. Кропоткин убедительно, даже страстно, доказывает абсурдность таких представлений — ведь ледник, образовавшийся в горах, выносит на равнину всю отложенную им морену, и не только на поверхности ледника, а придонную и ту, что заключена внутри льда!