Анатолий Тарасов - Александр Горбунов Страница 49

К игрокам мужественным Тарасов питал особые чувства. Однажды сборная играла в Москве на известинском турнире с чехословацкой командой. В концовке второго периода при счете 2:2 в атаке на ворота соперника Виктор Полупанов получил от Сухи удар в лицо — бил защитник наотмашь. Полупанов, несмотря на кровь, хлынувшую из носа и рассеченной надбровной дуги, из эпизода не выключился, продолжал атаковать, получил от партнера шайбу и забросил ее в ворота. Все сидевшие на скамейке сборной вскочили на ноги. Встал и Тарасов, сидевший у бортика. Встал и громко сказал: «Спасибо, Витька!» И — после паузы: «Не за то, что забил каким-то чехам, а за то, что мужество проявил!» После такой шайбы и таких слов сборная взялась за дело и не оставила соперникам ни малейших шансов.

В одном из первых матчей на Олимпиаде-72 в Саппоро Борис Михайлов травмировал колено. Возникли проблемы с внутренним мениском и боковой связкой. Огромная гематома, колено вздулось. Олег Белаковский, легендарный врач советской команды, созвал коллег из других команд, благо жили все рядом, в Олимпийской деревне, — на консилиум. Осмотрев Михайлова, коллеги вынесли вердикт: «Это — на полтора месяца». В спортивных разделах газет всех стран, участвующих в хоккейном турнире Олимпиады, тотчас появились сообщения с том, что Советский Союз потерял лучшего игрока. Михайлов же, передвигавшийся на костылях, сказал Белаковскому: «Делайте что угодно. Но я должен играть. Хочу и буду». «Мы сделали ему, — вспоминает Белаковский, — новокаиновую блокаду, надели на колено фиксирующую повязку. Тарасов и Чернышев выпустили Бориса в третьем периоде матча с поляками. В третьем все обычно устают, меньше силовых приемов. Борю мучили чудовищные боли, но он вышел на решающую игру с Чехословакией и забросил в победном матче шайбу. После Саппоро Михайлов почти месяц провел в больнице».

Тарасов от всех хоккеистов, игравших под его началом, ждал таких проявлений мужества. Ничего хорошего в том, что игрок, вместо того чтобы проходить планомерный и целенаправленный курс лечения в госпитале, под уколами, на фоне нестерпимой боли выходит на лед, а потом на месяц отправляется в больницу, для здоровья нет. Неизвестно, какими могли бы стать для Михайлова последствия произошедшего в Саппоро. Но так уж он воспитан — хоккеем, Тарасовым, партнерами по ЦСКА.

По словам Белаковского, Тарасова «жутко раздражало, когда врачи пытались по медицинским показателям освободить игроков от тренировки». «Реакция, — вспоминает Белаковский, — была примерно такой: “Подумаешь! У меня тоже была такая травма — и ничего, терпел!”» Он не переносил, когда кто-то пропускал тренировки. «Не превращайте команду в госпиталь!» — говорил он Белаковскому. Тот выработал свою тактику. Как-то Харламов получил тяжелую травму бедра. Доктор — к Тарасову: «Хочу с вами посоветоваться. Валерке тренироваться нельзя. Утром он пропустит, а вечером в костюме немного покатается». — «Знаешь, Алик, — ответил Тарасов. — Ты не совсем прав. Команда должна знать, что в строю — все. Поэтому во время утренней раскатки пусть он постоит около тебя, а вечером покатается».

Спортивным врачом Олега Марковича Белаковского фактически сделал Бобров. Он настоял, чтобы его друг, с которым он учился в одной школе в Сестрорецке, был назначен доктором футбольно-хоккейной команды ВВС в 1951 году, когда Белаковский приехал в Москву на медицинские курсы и поселился, как всегда, у Боброва. Тарасов в 1970 году уговорил Белаковского, офицера, работавшего в армейском диспансере, перейти из футбольной сборной в хоккейную. Тарасову всегда хотелось, чтобы в сборной было как можно больше обслуживающего персонала из ЦСКА. Да и врач ему срочно понадобился. До Белаковского с хоккеистами работал врач Алексей Васильев. Его превратили в невыездного после того, как он в присутствии сопровождавшего сборную сотрудника КГБ похвалил в Финляндии местные молочные продукты, сказав, что они гораздо лучше, чем в СССР. «Честно говоря, — вспоминал Белаковский, — перспективе трудиться бок о бок с Тарасовым я не слишком обрадовался. Конечно, тренер гениальный, но знающие люди не скрывали, что работать с ним — все равно что с тигром целоваться».

Тарасов становился невыносимым, когда доктора настаивали на освобождении травмированных или больных хоккеистов от тренировок. Таких, как он, в спортивном мире немало. Они как личную обиду воспринимали появление врачей, принимавшихся объяснять, по каким причинам тот или иной игрок не должен принимать участие в тренировке. Точно так же как Тарасов, бурчали на врачей, а порой раздражались на них и вскипали Константин Иванович Бесков и Валерий Васильевич Лобановский — знаменитые футбольные специалисты. Один из учеников Лобановского Владимир Бессонов, сам, к слову, будучи игроком, выходивший на занятия и принимавший участие в матчах даже травмированный, любил повторять, став тренером, когда-то услышанное от учителя: «Для меня существует только одна травма — перелом. Желательно открытый, чтобы я мог видеть». И с присущим ему юмором добавлял: «От тренировки футболиста могу освободить только при наличии справки. Из морга».

Тренеру Владимиру Плющеву запомнилось, как Анатолий Владимирович, строго отчитывая одного игрока, сказал ему: «Даже если тебе больно, ты не имеешь права показывать это ни соперникам, ни трибунам. В раздевалке сиди и скули, если больно, и разговаривай с врачом. А здесь ты не должен показывать свою слабость. Игрок — это боец».

Белаковскому понадобилось время на то, чтобы найти к Тарасову подход. Поначалу же между ними возникали конфликты. «В 1971 году, — рассказывал Белаковский, — накануне чемпионата мира в Швейцарии сборная проводила товарищеский матч с местным клубом и выигрывала с крупным счетом, то ли 12:1, то ли 14:1. В начале второго периода Владимиру Шадрину черенком клюшки нанесли удар в область почки. Я сообщил об этом тренерам. Чернышев ответил: “Ладно, пусть отдыхает”. Тарасов промолчал. В этот момент травмировался еще кто-то из наших, я поспешил на помощь, а вернувшись на скамейку запасных, обнаружил, что Шадрин снова на льду». После матча Белаковский, попытавшийся узнать, зачем выпускали играть Шадрина, в ответ услышал: «Не ваше дело». Но когда врач на следующее утро собрался отправиться с Шадриным в клинику на обследование, Тарасов прилюдно отчитал Белаковского за то, что тот устроил в команде лазарет и мешает готовиться к чемпионату мира. Белаковский — не робкого десятка, воевал, был ранен, свое дело знал отменно. Вернувшись из клиники, он поднялся в номер к тренерам и сказал: «Если не доверяете, можете сегодня же отправить меня в Москву». Чернышев, которого на зарядке не было, поинтересовался: «Что случилось?» Белаковский рассказал. «И тогда, — вспоминал Олег Маркович, — тихий, интеллигентный Аркадий Иванович благим матом стал орать на Тарасова». Тарасов неделю не разговаривал с Белаковским.

Шадрин же, поставленный к началу турнира врачом на ноги, забросил в Швейцарии 6 шайб и выиграл вместе с партнерами чемпионат. Тарасов извинился перед Белаковским и прилюдно благодарил его. «До последних дней жизни Анатолия Владимировича, — вспоминал Белаковский, — мы сохранили добрые отношения».

Всё тот же журналист В. Дворцов назвал Евгения Майорова «бунтарем». Но это слово здесь никак не подходит. «Бунт» могли бы устроить Борис Майоров и Старшинов, в ультимативной форме отказавшись ехать на чемпионат мира без Евгения. Их, однако, хватило лишь на то, чтобы отправиться на прием к председателю Центрального совета Союза спортивных обществ и организаций СССР Юрию Машину, рассказать ему о своих сомнениях по поводу нового партнера в тройке. Визитеры попросили Машина поговорить с тренерами сборной и уговорить их вернуть Евгения в звено. Машин обещал. Возможно, что действительно поговорил. Но тренеры были непреклонны. И не только из-за демарша в Колорадо-Спрингс. По причине хронической травмы Евгения Майорова тоже. Он из хоккея ушел рано — не было и тридцати. «Сказалась старая травма, которая с годами давала знать о себе все сильнее, — считает Борис Майоров. — Но не последнюю роль сыграло и уязвленное самолюбие… Женька, чувствуя себя ничем не хуже нас со Старшиновым и продолжая играть вместе с нами в “Спартаке”, должен был на время мировых чемпионатов и международных турниров отходить в сторону и уступать свое законное (так считали и он, и мы) место кому-то другому». Борис Александрович, правда, допускает, что в его суждениях можно усмотреть признаки пристрастности, поскольку речь идет о его брате: «И все же я настаиваю не своем: судьбу моего брата решили соображения не деловые».