Гюнтер Грасс - Ирина Млечина Страница 49

Мысли Грасса о прогрессе (его сравнение с улиткой), как и о месте человека в окружающем мире (лес, животные, вообще природа), — всё это, хотя и очень отдаленно и опосредованно, каким-то странным образом перекликается с представлениями Льва Толстого, высказанными, к примеру, в его «Исповеди».

Что касается крыс, у Грасса была ранняя пьеса, из первых его сочинений 1950-х годов, которая называлась «Наводнение». Там уже появляются целых две крысы — Штрих и Перле. По сравнению с людьми, которые во время наводнения обнаруживают полную неспособность к действию перед лицом природной катастрофы, крысы, говорил Грасс, ведут себя как «настоящие реалисты». «Мы всегда говорим о времени после катастрофы. И потому в следующую катастрофу мы вваливаемся спотыкаясь», — говорил Грасс.

В его новом романе Крысиха тоже выступает как «настоящий реалист». Ее точка зрения предельно ясна: человечество обречено, оно само себя загнало в тупик, и вопрос о его существовании предрешен. На своем крысином жаргоне она неутомимо изрекает свою главную мудрость: «Конец вам, конец!» и «Ваша история завершена!» Она неустанно вещает: «Все! — говорит она. — Вы были когда-то, были, теперь воспоминания о вас — пустое. Никогда уже вы не будете ничего определять! Все перспективы для вас исчезли — вас больше нет, и это безвозвратно. Да и пора!» Назойливая собеседница рассказчика уверена: «В будущем останутся только крысы».

Впрочем, Крысиха не столько злорадствует, сколько напоминает, не без сожаления, как весь крысиный род пытался предостеречь людей и помочь им выжить. В знак предупреждения о грозящей гибели человечества крысы устраивали гигантские шествия по городам, парализовали движение на дорогах, стараясь привлечь к себе внимание. Даже облака на небе принимали «крысиное обличье», заставляя людей на земле гадать о причинах этого таинственного явления.

Но, занятые сиюминутными делами, погруженные в свои эгоистические заботы и проблемы, люди не желали задуматься, не смогли вовремя истолковать знаки, подаваемые проницательными спутниками человеческого рода. Разочарованные поведением людей, крысы всё больше сомневаются в их будущем и готовятся потихоньку к жизни в обесчеловеченном мире: прокладывают подземные ходы, устраивают лабиринты, бункеры, делают запасы.

Грассовская антиутопия свидетельствует о настроениях, которые испытывал, конечно же, не один только автор «Крысихи». В июне 1985 года, незадолго до выхода своего романа, Грасс говорил: «Мы, сегодняшние, оказавшись перед лицом возможности окончательного уничтожения, рухнули бы в бездну, если бы цеплялись за “Принцип надежды” (так называлась знаменитая книга философа Эрнста Блоха. — И. М.)… Тот, кто основывает свое существование на надежде, теряет всякую опору, если эта надежда окажется иллюзией. В нашей ситуации я могу рекомендовать только позицию Камю, позицию Сизифа, защищенную от разочарования и циничной безнадежности. Абсурдная ситуация человека, как ее описывает Камю, позволяет оставаться деятельным, даже если нет никакой надежды. Блох всегда будет оставаться интересным и побуждать к размышлениям, но помочь он может лишь в том случае, если мы будем читать его глазами Камю».

Мы видим, как часто возвращался Грасс к французскому автору и его «Мифу о Сизифе». В «абсурдной ситуации», о которой разглагольствует в романе Крысиха, эта притча действительно более чем уместна.

В значительной части романа безраздельно хозяйничает Крысиха. Такая очуждающая инстанция, такой неожиданный угол зрения открывают перед повествователем возможность своеобразной, нетрадиционной интерпретации того положения, когда мир оказался действительно на грани полной катастрофы. Давний спутник и недруг человеческого рода, Крысиха вершит над ним беспощадный суд, предъявляя все грехи и ошибки, опасные заблуждения и иллюзии как первопричину ужасных бед, как источник грядущих катастроф.

Главное обвинение: люди не желают делать выводы из истории, ничему не учатся, всё топят в словах и в довершение всего отказываются от высочайших достижений разума, дискредитируют лучшие традиции Просвещения. Результатом становится то, о чем Крысиха говорит в самом начале: «Вы больше ничего не решаете! Вас больше нет!»

В интервью 1986 года собеседница Грасса назвала роман «Крысиха» «провокацией», потому что автор превращал литературу в нечто, «алармирующее» общественность, то есть действующее как сигнал тревоги. Грасс объяснял, чего он хотел достичь своей книгой. Его цель, говорил он, вытекает из диалога, идущего через весь роман, из двух позиций, вступающих в этот диалог и показывающих соответственно две возможности. Одна — это позиция Крысихи, которая утверждает: «Вас больше нет». Через всю книгу она вещает из постчеловеческого мира. И хотя она движима чувством привязанности к людям, проку от этого мало, ведь их больше нет. А вторая — это позиция человека, рассказчика, повествователя от первого лица. Я, которое не соглашается, которое хочет доказать, что люди еще существуют, что они хотя и в опасности, но еще здесь, они по-прежнему держат всё в своих руках… Это, говорил Грасс, не Апокалипсис, не мрачные картины Иоанна Богослова. Ужасная судьба не является роковой, нет книги за семью печатями. Всё — дело рук человеческих. В том числе и саморазрушение человеческого рода. И предотвратить его может тоже только человек… Нельзя говорить, что всё предрешено «сверху» как рок, от которого не уйти. Мы можем избежать трагедии, если будем деятельны, если будем против… В том же интервью на вопрос, является ли «Крысиха» призывом покончить с безумием гонки вооружений, предостережением автора, Грасс ответил коротко: «Я не собираюсь своей книгой навязывать какие-то назидательные мысли и не хочу создавать лженадежд».

И тем не менее Грасс убежден, что средствами литературы, то есть создавая «иные реальности, антимиры», можно давать обществу важные импульсы. От книг, которые он, по его словам, «писал параллельно времени», то есть актуальных, злободневных произведений, как «Из дневника улитки», «Под местным наркозом», «Головорожденные», а следом и «Крысиха», «всегда исходят такие импульсы, потому что затронутые проблемы просто не дают покоя».

Крысиха, пояснял автор, с самого начала сожалеет о саморазрушении человеческого рода. Задним числом крысам становится жаль людей, с которыми они всегда жили вместе и которым «подражали». После исчезновения людей начинаются крысиные войны, опять же потому, что крысы подражают человеческому поведению. Но повествовательная перспектива в романе всё время меняется. Рассказчик повторяет фразу: «Крыса, которая мне снится». А потом, в последней трети, Крысиха заявляет: «Всё наоборот, это вы снитесь нам, вас уже вообще нет!» Это, говорил Грасс, и есть «катастрофический поворот к концу романа. Когда она это говорит, для нас, сегодняшних, подтверждается то, что я сказал вначале: в наших руках остановить этот процесс уже начавшегося саморазрушения человеческого рода».

Человечество, с горечью замечал Грасс, находится «в бессознательном состоянии». Оно вытесняет очевидное, факты, не желает признавать их. И «если литература может способствовать тому, чтобы снова и надолго вернуть человечеству сознание, то это та функция, которую я приветствую…».

На обсуждение в романе ставятся, таким образом, главные философские, политические, нравственные вопросы. Поданные в столь своеобразном, парадоксальном преломлении, они должны будоражить сознание, стимулировать общественную дискуссию. Грасс не был бы самим собой, если бы не нашел — как находил всегда — способ посмотреть на известное, ставшее уже привычным, с абсолютно неожиданной, шокирующей стороны, если бы не выбрал ракурс, позволяющий увидеть пусть и не все стороны действительности, но зато в ярком, мощном, причудливом свете.