Слуги государевы. Курьер из Стамбула - Алексей Шкваров Страница 49

— Машенька, Машенька, надо это, пойми, надо.

Долго, ох как долго, упрашивал еще ее Веселовский, пока не уговорил. От души отлегло у него. Случись что, спрячется там, а если крепость не устоит, да даже если подожгут, то в погребе всегда отсидеться можно. Алеша просто вспомнил, как рассказывал ему в детстве отец Василий про иго татаро-монгольское. Как жгли они города русские. Одни головешки оставались. А люди выживали. Прятались в подвалах, а потом на свет Божий выходили и заново города отстраивали.

Но все равно появилось предчувствие нехорошее у капитана. Днем он часто поднимался на вал и стоял, часами вглядываясь в степь. Караулы отводные казачьи встречал, опрашивал их. Все было тихо пока.

* * *

Карасакал — загорелый, черноглазый, скуластый, даже густая смоляная борода не могла скрыть черты истинного сына степей, мрачно смотрел на толпу стариков, женщин и детей, вышедших проститься с ним. Мохнатый башкирский конек под ним косил кровавым глазом, хрипел, часто переступал ногами, горячась. Народ окружил вожака со всех сторон. После разгрома Урусовым на Ногайской дороге Карасакал с остатками воинов покидал башкирские степи, уходил на юг. Ему нужно было прорваться через кордоны крепостей и перезимовать за Яиком. Народ оставался…

— Карасакал, — бритый бронзовый череп старика светился на солнце, борода седая козлиная тряслась, — Карасакал, — повторил, взяв вожака за стремя да за сапог сафьяновый, — уходите?

— Уходим, старик, — с неохотой ответил Карасакал, хмуря брови и надвигая на глаза зеленый тюрбан. Толпа молчала. Никто не выносил воинам в турсуках кумыс, не угощал бишбармаком или салмой. Один старик продолжал разговор:

— Шестой год воюем с русскими, сколько сыновей наших погибло, скольких казнили. Всю степь кровью залили. Вот и ты уходишь. Значит, солдаты придут — скот порежут, юрты сожгут, непокорных повесят. Скоро ль конец всему этому, скажи!

Молчал вожак. Сказать ему было нечего. Старшина башкирская, когда-то поднявший народ на борьбу с русскими, где он? Кто был непримиримым, как Кильмак-Абыз, давно погиб. Или схвачен, как Бепеня, и казни лютой предан. Остальные переметнулись. Кто родственников ближайших в аманаты-заложники передал, заверяя свою преданность. А кто просто лошадьми да землей откупился. О людях своих, что на землях проданных, и не думали. Вот и пришлось Карасакалу, пастуху простому, объявить себя ханом и встать во главе последнего возмущения башкир. Только чем это все закончилось? Не выдержала конница, луками да копьями-пиками вооруженная, боя пушечного да огневого с войском регулярным. Многих побили, многих повязали в полон.

Ушел с того поля Карасакал, вырвался из кольца драгунского. Ехал и оглядывался, как тянутся за ним остатки воинства. В рубахах, в разноцветных халатах, на бритых головах, сверх тюбетейки, остроконечная войлочная шапка — тельпек, с хвостом лисьим или рысьим. За плечами колчан со стрелами, лук, редко самопал древний, у многих ножи, сабли кривые, копья. Вокруг седел спущенные с плеч овчинные тулупы. Сотен шесть-семь осталось. А тысячи были… Обоз небольшой позади, из двуколок скрипучих. Там семьи, что не захотели с мужьями своими расставаться, за ними потянулись на чужбину. Вот и пришли они в селенье последнее на земле башкирской. Радостной встречи не получилось.

— Посмотри, Карасакал, — не унимался старик, — коней у нас почти не осталось, коров да овец поубавилось, сыновья почти все на войну ушли. А травы по колено стоят, кто косить будет?

— Остынь, старик, — устало молвил чернобородый вожак, — мы сделали, что могли. Аллах отвернулся от нас. Силы русских неисчислимы. — И встрепенувшись, поднялся в стременах, крикнул в толпу хрипло и свирепо:

— Всю землю огнем пройду! Все пожгу! Крепости их разорять буду! Посеку, в полон изловлю! В черепах врагов наших птицы гнезда вить будут, кости их в степи останутся навечно! Пока жив, пока сердце мое бьется! — зубами заскрежетал.

Старик отшатнулся. Взглянул в лицо рассвирепевшее:

— Этих смерти предашь, тысячи других придут. Успокой свое сердце, батыр, — тихо сказал старик и, отвернувшись, побрел прочь.

Карасакал хлестнул плетью коня и, раздвигая народ грудью широкой, жеребец понес его прочь. За вожаком потянулись воины.

* * *

Лето кончилось. Наступил сентябрь. Машенька уже с животом большим часто сидела на лавочке во дворе дома и на солнышке грелась. Раньше-то она с Алешой вместе на вал поднималась, вместе степь безбрежную рассматривали, запахами ее пряными наслаждались. Теперь уж тяжело стало.

Алеша стоял, как обычно, на валу и зорко вглядывался в даль. Вдруг он заметил, как три казака, утром посланные в караул, наметом несутся в крепость, а с собой везут четвертого, неизвестного. Забилось сердце у капитана. «Не иначе “гостей” надо ждать», — мелькнула мысль.

Казаки ворвались в крепость, осаживая хрипящих от бега коней.

— Капитан, башкиры идут. Орда большая, человек пятьсот, а может с тысячу, — крикнул старший караула. — Вона казак самарский прискакал от коменданта Новосергиевской, весь пораненный, — показал на четвертого, еле державшегося в седле. — Не устояли они. Побили всех башкирцы.

— Поднимай казаков, Фаддей, прапорщика Касторина сюда с солдатами. Раненного перевязать, — распорядился капитан. Сам поспешил домой.

— Маша, Пелагея, — запыхавшись от бега, — Маша в погреб, как обещала.

— Что? — глаза ее округлились.

— Маша, скорее, я тебя умоляю. Башкиры идут и много их. Скорее, Маша, — Веселовский подталкивал ее тихонько к погребу.

— Ой, Господи, как там страшно, — одной рукой держась за руку Алеши, а другой крестясь, Маша начала спускаться в подземелье. Пелагея за ней.

— Ничего, Машенька, потерпи родная. Мы отобьемся, и я сразу за тобой приду, — успокаивал ее Веселовский.

Закрыв крышку, он вышел на улицу. Там его поджидал уже Епифан. За поясом у него был пистолет длинный, сабля кривая башкирская висела с боку, а на плече он держал топор необычный. Огромный, с длинным топорищем, сразу видно — боевой. Такие Алеша только на старинных картинах видел. Видно, сам для себя Епифан выковал.

Посмотрел на него капитан и махнул рукой:

— Пошли, Епифан. Кажись, наш час пробил.

Глава 8
В осаде

У ворот уже собрался гарнизон и все жители. Коменданта поджидали. Веселовский в сопровождении Епифана подошел к ним. Сразу распоряжаться начал.

— Касторин, возьмите трех-четырех человек укрепить ворота. Всех солдат рассредоточить по стенам. Потом сам к ним присоединишься. Атаман Лощилин, скажи казакам, чтобы коней всех сбатовали и за избами схоронили, а затем на стены шли вместе с солдатами. Стрелять только залпами для большего урона и с близкого расстояния. Я буду возле пушек. Да, Лощилин, оставь пару казаков за воротами наблюдать. Теперь с вами, мужики, — обернулся Веселовский к крестьянам, что испуганно жались к военным.