Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон Страница 49

Выехав в тот день из Стаффорда, он остановился у крестьянской усадьбы — купить ветчины — и увидел у амбара кошку с выводком котят.

— Хочешь, выбери себе кого-то из них, — с надеждой предложил крестьянин. — Большинство мне придется утопить, их же кормить нечем.

Роб поиграл с котятами, помахивая перед носами веревочкой. Каждый котенок очень мило включался в игру, кроме одной маленькой белой кошечки, которая хранила гордый вид, презрительно глядя на окружающих.

— Не хочешь пойти со мной, а? — Кошечка сидела смирно с самым благодушным видом, но стоило Робу попробовать взять ее в руки, как она сразу царапнула его когтями.

Как ни странно, но это лишь укрепило его в желании взять именно этого котенка. Он стал ласково ей что-то нашептывать и страшно обрадовался, когда удалось взять кошечку на руки и погладить ее.

— Вот эту я возьму, — сказал он и поблагодарил крестьянина.

На следующее утро он приготовил себе завтрак, а котенка покормил хлебом, размоченным в молоке. Заглянув в зеленоватые глазки, разглядел в них кошачью стервозность и улыбнулся.

— Я назову тебя в честь мистрис Баффингтон, — сказал он ей.

Возможно, именно кормежка волшебно подействовала на кошечку: через час-другой она уже довольно мурлыкала, свернувшись в клубок у него на коленях, пока он правил Лошадью.

Ближе к полудню он отложил котенка в сторону, когда круто поворачивал на дороге близ Теттенхолла и увидел мужчину, стоявшего над распростертой на земле женщиной.

— Что у нее болит? — спросил Роб, останавливая Лошадь. Женщина, как он видел, дышит; лицо раскраснелось от напряжения, а живот сильно выпирал.

— Ей пришло время рожать, — ответил ему мужчина.

За его спиной, в саду, стояло с полдюжины корзин, доверху наполненных яблоками. Сам же мужчина был одет в лохмотья и не походил на владельца такого богатого сада. Роб предположил, что этот бедняга безземельный — он гнет спину на хозяина, обрабатывает большой участок, а в награду хозяин выделяет ему крошечный клочок земли, который и кормит бедняка со всей семьей.

— Мы собирали первый урожай, когда у нее начались схватки. Она хотела дойти до дома, да вот сил не хватило. Здесь поблизости нет повитухи — была одна, да как раз этой весной померла. Когда стало видно, что ей совсем плохо, я послал мальчишку сбегать за лекарем.

— Ну что ж, ладно, — ответил Роб и взялся за вожжи. Он собирался ехать своей дорогой, потому что как раз таких случаев Цирюльник советовал избегать: если он сможет помочь женщине, плата будет скудной, а если не сможет, того и гляди объявят виновником несчастья.

— Да времени прошло уж больше чем достаточно, — горько сказал крестьянин, — а лекаря все нет и нет. Это доктор-еврей.

Пока он говорил, Роб заметил, как женщина закатила глаза, а тело забилось в судорогах.

Из того, что рассказывал ему о лекарях-евреях Цирюльник, Роб заключил, что лекарь, скорее всего, не явится вообще. А ему самому не давали сдвинуться с места полные безысходного отчаяния глаза батрака и собственные воспоминания, которые ему хотелось бы позабыть.

Роб вздохнул и слез с повозки.

Стал на колени возле перепачканной в грязи измученной женщины и взял ее за руки.

— Когда она в последний раз чувствовала, как шевелится дитя?

— Да уж недели две тому. Две недели она ходит полуживая, словно опоили ее чем. — Мужчина рассказал, что у нее уже были раньше четыре беременности. Два мальчика растут в доме, но последние двое детей родились мертвыми.

Роб чувствовал, что этот ребенок тоже мертв. Он приложил руку к раздутому животу и отчаянно захотел уехать. Но перед глазами у Роба стояло побелевшее лицо матушки, когда она лежала на покрытом навозом полу конюшни, а в душе было ясное ощущение того, что эта женщина скоро умрет, если он ей не поможет.

Среди наваленных кучей инструментов Цирюльника он отыскал зеркальце из полированного металла. Когда судороги отпустили женщину, он расширил инструментом шейку матки, как учил его Цирюльник. Заполнявший женщину плод выскользнул легко — скорее куча гнили, нежели младенец, Роб краем глаза заметил, что мужчина издал булькающий звук и отошел в сторону.

Руки диктовали голове, что надо делать, хотя обычно бывает наоборот. Он извлек плаценту, очистил и промыл родовые пути. Подняв глаза, Роб с удивлением увидел, что приехал доктор-еврей.

— Вы охотно займете мое место, — проговорил Роб. Он чувствовал огромное облегчение от приезда лекаря, потому что у женщины не прекращалось кровотечение.

— Спешить некуда, — отвечал ему лекарь. Но к дыханию он прислушивался непрерывно и осмотрел больную так медленно и внимательно, что сомнений не было: Робу он ни на грош не доверяет. Наконец у лекаря на лице появилось удовлетворенное выражение.

— Положи ладонь ей на живот и крепко потри, вот так.

Роб, недоумевая, массировал опустевшее чрево. В конце концов сквозь мышцы живота он почувствовал, как раздутая губчатая матка снова сжимается в тугой шар, и кровотечение прекратилось.

— Волшебство, достойное Мерлина. А этот трюк я непременно запомню, — сказал Роб.

— В том, что мы делаем, никакого волшебства нет, — спокойно возразил доктор. — А тебе известно мое имя?

— Мы встречались несколько лет назад. В Лестере.

Беньямин Мерлин посмотрел на раскрашенную повозку и улыбнулся.

— А! Ты был мальчиком, учеником. А цирюльник — такой толстяк, который изрыгал цветные ленты.

— Верно.

Роб не стал говорить, что Цирюльник умер, да Мерлин о нем и не спрашивал. Они разглядывали друг друга. Ястребиное лицо еврея по-прежнему обрамляла густая седая шевелюра и такая же седая борода, но он уже не был таким худым, как прежде.

— А что тот переписчик, с которым вы говорили тогда в Лестере? Вы надсекли ему глаза?

— Переписчик? — Мерлин, казалось, был озадачен, потом взор его прояснился. — Да! Эдгар Торп, из деревни Лактеберн в Лестершире.

Если Роб и слыхал эту фамилию, он давно ее позабыл. И понял, что в этом разница между ними: сам он по большей части не запоминал имен своих пациентов.

— Я его оперировал, удалил катаракту на обоих глазах.

— А теперь? Он здоров?

— Мастера Торпа нельзя назвать здоровым, — печально улыбнулся Мерлин. — Он стареет, у него много жалоб и много болезней. Но видит обоими глазами.

Роб сразу замотал погибший плод в тряпки. Сейчас Мерлин развернул их и всмотрелся, потом взбрызнул плод водой из фляги.

— Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — быстро проговорил еврей, потом снова завернул останки в тряпку и отнес батраку. — Дитя было крещено по правилам, — сказал он, — и, несомненно, перед ним отворятся врата Царствия Небесного. Ты должен так и сказать отцу Стиганду или второму священнику церкви.