Чингисхан. Повелители стрел - Конн Иггульден Страница 49

Западные ворота оказались меньше тех, через которые путники вошли в город. Тэмуге перепугался, увидев свет и услышав крики. Кто-то из горожан поднял тревогу, стражники высыпали из казарм и теперь обыскивали город. С большим трудом Чену И удалось привести своих людей незамеченными к большому строению у ворот. Он громко постучал в дверь. Бряцание доспехов и голоса раздавались совсем рядом, когда дверь открылась и Чен И со своими спутниками ввалился в дом.

— Пошли людей к самым высоким окнам, — приказал Чен И человеку, впустившему их. — Пусть сообщают обо всем, что увидят.

Он тихо выругался, и Тэмуге не посмел заговорить с ним. Под ключицей Хасара зияла уродливая рана. Увидев ее, Тэмуге забыл о своем страхе и попросил принести иглу и нить из бараньих кишок. Пока он грубым швом сшивал кожу, Хасар молчал и лишь изредка фыркал. Края раны были чистыми, Тэмуге надеялся, что она не воспалится. Забота о брате помогла ему отвлечься от мысли о том, что их преследуют, и сердце Тэмуге уже не колотилось так, словно хотело выскочить.

Кто-то наверху перегнулся через перила и хрипло прошептал:

— Ворота закрыты. Там человек сто солдат, только они не стоят на месте. Три десятка стражников охраняют ворота.

— Сколько у них арбалетов? — спросил Чен И.

— Около двадцати, может, больше.

— Значит, мы в ловушке. Стража перевернет весь город.

Коротышка повернулся к Тэмуге:

— Боюсь, я больше ничем не могу помочь. Меня казнят, если поймают, и Синему тонгу придется искать нового главаря. Я вас оставляю.

Каменщик Лян не сражался вместе с остальными. У него не было оружия, и, когда завязался бой, он отошел в сторону. Как ни странно, сейчас в тишине раздался его голос:

— Я знаю, как выйти. Если вы не боитесь немного запачкать руки.

— На улице стражники! — громким шепотом сообщил человек сверху. — Они обыскивают дома!

— Говори быстрее, Лян. — Чен И поторопил каменщика. — Если нас поймают, тебе тоже не поздоровится.

Каменщик мрачно кивнул.

— Идемте, здесь недалеко.

В тусклом желтом свете чадящих светильников, наполненных бараньим жиром, Чингис рассматривал шестерых воинов, стоявших на коленях. У всех шестерых руки были связаны за спиной. Все шестеро сохраняли бесстрастное выражение лица, словно не боялись ханского гнева. Чингиса вытащили из постели Чахэ, и теперь он кипел от ярости, даже после того, как увидел, что его позвал Хачиун.

Шестеро провинившихся были родными братьями — от младшего, почти мальчишки, до старших, уже взрослых воинов, обремененных семьями.

— Каждый из вас поклялся мне в верности, — гневно произнес Чингис.

Заговорив, он разъярился еще сильнее, и на какой-то миг ему захотелось обезглавить всех шестерых.

— Один из вас убил юношу-урянхайца. Пусть признается — тогда я пощажу остальных. Иначе умрете все.

Чингис медленно, чтобы они услышали, вытащил отцовский меч. За кольцом из светильников собралась толпа, которая все прибывала, — люди хотели увидеть справедливый суд. Что же, он не разочарует свой народ, подумал Чингис. Он встал возле младшего из братьев и легко, словно пушинку, поднял меч.

— Я могу найти виновного, — раздался из темноты тихий голос Кокэчу.

Братья повернулись к шаману, который вошел в круг тусклого света. Взор Кокэчу был ужасен.

— Мне достаточно положить руку на голову каждого из них, и я узнаю правду.

Братьев била крупная дрожь. Чингис сунул меч в ножны.

— Говори свои заклинания, шаман. Мальчика разорвали на части. Найди виновного.

Кокэчу с легким поклоном встал перед братьями. Они не смели поднять на шамана глаза, хотя изо всех сил старались не выдать своих чувств. Чингис зачарованно смотрел, как Кокэчу коснулся головы первого брата и закрыл глаза. Он говорил что-то на шаманском языке, непонятные слова вырывались из его рта неразборчивым потоком звуков. Один из провинившихся отпрянул и чуть не упал.

Когда Кокэчу поднял руку, первый брат зашатался, ошеломленный и бледный. Толпа стала еще больше, из темноты доносились сотни голосов. Кокэчу подошел ко второму брату, глубоко вздохнул, закрыл глаза и произнес:

— Мальчик… Мальчик видел…

Шаман замер, весь улус следил за ним, затаив дыхание. Наконец Кокэчу вздрогнул, словно стряхивая тяжкий груз.

— Повелитель, один из этих людей — предатель. Я видел его лицо. Он убил мальчишку, опасаясь разоблачения.

Стремительным шагом Кокэчу подошел к четвертому в ряду, самому старшему из братьев. Резко протянул руку, и его пальцы зашевелились в черных волосах воина.

— Я не убивал его! — отчаянно сопротивляясь, закричал тот.

— Если ты лжешь, духи заберут твою жизнь, — прошипел Кокэчу в наступившем молчании. — Солги, и пусть великий хан увидит, что ждет предателей и убийц.

Лицо воина исказилось от ужаса, и он воскликнул:

— Клянусь, я не убивал!

Неожиданно воин забился в конвульсиях под тяжелой рукой шамана. Толпа испуганно вскрикнула. Люди со страхом смотрели, как несчастный закатил глаза, его челюсть безвольно отвисла. Корчась и извиваясь, он упал на бок, на заиндевевшей траве разлилась дымящаяся лужа мочи.

Кокэчу стоял и смотрел, пока человек не затих, обратив к небу белки невидящих глаз. В улусе воцарилась тишина. Только Чингис смог ее нарушить, но и ему пришлось сделать усилие, чтобы преодолеть чувство гнетущего ужаса и благоговейного трепета.

— Развяжите остальных, — приказал хан. — Смерть юноши отмщена.

Кокэчу поклонился ему, и Чингис велел испуганным людям разойтись по юртам — ждать рассвета.