Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков Страница 49

После отъезда сестры и бегства отца из Франции Мур отчасти был предоставлен сам себе. Очевидно, уже в тринадцать и уж совершенно точно в четырнадцать лет он стал ходить по ресторанам и кафе. Мальчик выглядел достаточно взрослым, а потому ему не отказывали не только в кофе с пирожными, но и в стаканчике перно – анисовой настойки, что заменила парижанам запрещенный абсент: “…я с наслаждением потягивал холодную зеленоватую жидкость с привкусом аниса, она ударяла в голову; это был хорошо маскированный, но тем не менее сильный алкоголь”.⁴⁸³ Мур прощался с Парижем, который не увидит больше никогда. А Марина Ивановна этому не препятствовала.

Летом 1940-го, когда у Мура появились карманные деньги, он, естественно, вернулся к старой привычке – ходить не только по магазинам, но и по ресторанам. Вернулся к парижскому образу жизни, насколько это было возможно в сталинской Москве.

Регулярно обедать в ресторане – для нормального москвича безумие. Зачем заказывать какой-нибудь шницель по-министерски или тратить деньги на крохотную чашечку кофе или рюмку коньяку, когда можно купить мясо на Смоленском рынке и нажарить домашних котлет. Неплохо также взять селедку, безграничная любовь к которой не проходила и не проходит, отварить картошки и приготовить простую, дешевую и вкуснейшую закуску. Обед в московском ресторане для простого человека – событие из ряда вон выходящее. Часть “красивой жизни”, или, говоря языком современной социологии, “престижного потребления”.

Тем не менее, немногочисленные рестораны не пустовали. Вадим Козин спокойно завтракал со своими мальчиками в “Метрополе”, но вечером даже ему, звезде советской эстрады, приходилось порой подсаживаться к чужой компании – отдельный столик нелегко найти. “В ресторанах, хороших ресторанах, собирались разные люди: инженеры, ученые, артисты, более или менее обеспеченные, с красотками, естественно…”⁴⁸⁴ – вспоминала Раиса Наумовна Аронова, сестра писателя Анатолия Рыбакова.

В сталинской Москве рестораны и кафе – для новой элиты: артистов, преуспевающих писателей и журналистов – и для золотой молодежи: детей больших начальников, начальников поменьше, а также для тщеславных и безбашенных молодых людей, что подражали золотой молодежи. Такие в Москве встречались, и называли их уже тогда пижонами: “На соседнем столике над синим огоньком спиртовки возвышался кофейник, и два пижона потягивали из крошечных чашечек кофе с ликером”.⁴⁸⁵

Мур и Митька, несомненно, и были в глазах москвичей настоящими пижонами. Фланировали по Охотному Ряду, по улице Горького, по Страстному, по Гоголевскому и Покровскому бульварам, по Столешникову переулку, Кузнецкому Мосту и Петровке. Сидели на скамеечке рядом с памятником Пушкину. Болтали по-французски. Москвичи, должно быть, оглядывались на эту странную парочку. Митя уже сознавал, что это была своего рода “эмиграция” в далекую Францию, род эскапизма: “Мы, не сговорившись, сделали вдвоем себе мир отдельно, и вот почему мы чаще всего говорили по-французски. Умственная и духовная нейтральная территория, ни он не бывал у нас, ни я. А вот так в кафе «Артистическое» или на скамеечке на Страстном бульваре или в кино «Центральном»”.⁴⁸⁶ Мур же летом-осенью 1940-го не вполне это понял.

Встреча с Митей – это встреча с соотечественником, с таким же, как он, русским французом. Они чувствовали и понимали друг друга. Вот один из их вечеров – 26 августа 1940-го. Митя позвонил Муру (они с матерью жили тогда на Герцена), договорились встретиться в кафе “Мороженое” на улице Горького. А после кафе пошли обедать в “Националь”: “Мы с Митькой много болтали, смеялись, хорошо поели”.⁴⁸⁷ Вообще, прекрасно провели время: “У меня деньги есть, и это хорошо – можно покушать. <…> Да, деньги нужно иметь”.⁴⁸⁸

Так и переходили: из кафе “Мороженое” в “Националь”, из “Красного мака” в “кафе «Артистик»” (“Артистическое”), где пили кофе со сливками и ели торт. В одном из ресторанов гостиницы “Москва” заказывали и пиво, в кафе (тоже в “Москве”) – кофе с пирожными.

Старинные, с дореволюционным стажем рестораны сохранили свои названия: “Ливорно” на Рождественке, “Савой” на Пушечной, “Националь” на углу Моховой и улицы Горького, “Метрополь” в Театральном проезде, “Прага” на Арбатской площади (до своего временного закрытия). Новые рестораны отличались лапидарностью названий: “Спорт” (на Ленинградском шоссе), “Ресторан № 5” (на улице Горького) и т. д., – но и там кормили неплохо. Советский общепит не был тогда безликим, по крайней мере столичный. В 1940 году каждый московский ресторан отличался своей кухней, интерьерами, традициями, музыкой.

Юрий Нагибин, большой знаток и любитель красивой жизни, вспоминал: “До войны кафе «Националь» славилось яблочным паем и кофе со сливками, «Метрополь» – бриошами и пончиками, «Артистическое», в проезде Художественного театра, – хворостом и какао”.⁴⁸⁹ На самом деле этот список можно было бы расширить. Рестораны и кафе предвоенной Москвы сохраняли еще многое от нэпманского и даже дореволюционного шика. Так, ресторан “Аврора” на Петровских линиях, 2 был известен русскими блинами и лучшими в Москве расстегаями. В “Метрополе” готовили “фирменный бифштекс из говяжьей вырезки”, обжаренный “до румяной, нежно похрустывающей корочки”. Подавали его “с картофельными крекерами и острым соусом”.⁴⁹⁰ Фирменный салат “Метрополь” повара готовили из курятины и мяса куропатки с мелко нарезанным картофелем и солеными огурцами. Дополняли салат фрукты и десять граммов черной зернистой икры⁴⁹¹. В знаменитом красном зале “Метрополя” по субботам с пяти часов дня до половины девятого вечера приглашали на five o’clock. “Метрополь” вообще был шикарным рестораном, “с фонтаном, с иностранным оркестром во фраках”⁴⁹², – вспоминала советская кинозвезда Татьяна Окуневская. Актеры МХАТа устраивали банкеты в этом великолепном ресторане. Валентин Катаев пишет, что метрдотель “Метрополя” носил смокинг, а в ресторанном бассейне “при свете разноцветных электрических лампочек плавают как бы написанные Матиссом золотые рыбки…”.⁴⁹³