Одесская сага. Троеточие… - Юлия Артюхович (Верба) Страница 49

Прошлым летом Толик Верба был дома больше суток только в начале августа, с третьего по восьмое – большой перерыв между кубками. Людка потом посчитает: все ее «залеты» приходились именно на эту неделю. Неудачное время: забеременел в одном году – родил в другом. Зимой вся одежда уже тесная, ходишь в маминой вязанке и пальто нараспашку. В этот раз ей удалось. Она уговорила Толика оставить ребенка. На это ушло три дня, наверное, ведро слез и страшная история про женщину из сборочного цеха, которая от второго аборта умерла от заражения крови через неделю и оставила мужу маленькую дочку на воспитание. Вот точно такого возраста, как Юлечка.

– Будет пять лет разницы. Я все-все вещи Юлины сохранила и кроватку. И первый год можно только грудью кормить. Не надо на смеси тратиться. И у тебя уже зарплата – двести. Я не могу, я не переживу еще один аборт. Должно быть хотя бы двое детей. Вот мы, когда умрем, кто им тогда поможет? А так будут друг друга поддерживать.

Так далеко Верба точно не загадывал. Он все три дня ходил в раздумьях и расчетах – и согласился.

Люда уже дохаживала. И опять ПДР (предполагаемая дата родов), которую ей в три секунды высчитал гинеколог Йосиф Семенович, – май, первая половина.

– Теперь там точно мальчик, – то ли спросил, то ли убеждал Толик.

– Будем надеяться, – улыбнулась Людка. – Коляска синяя уже есть.

Май был месяцем безумных расходов. У Юльки – первая круглая дата, пять лет, у Толика начинается новый гоночный сезон, а значит отпуск, потом отпуск за свой счет и никаких подработок, и со дня на день вторые роды… Но и Людка, и Толик совершили абсолютно детский поступок, грохнув почти все сбережения на подарок. Официально старшей дочери, чтобы не грустила, а вообще, конечно, и себе – настоящий проигрыватель.

Первых пластинок было две, а точнее – одна небольшая сказка «Принцесса и свинопас» и роскошный двуплитник «Алиса в Стране чудес» с песнями Высоцкого. Несмотря на то что вышла она в семьдесят шестом году и каждый год допечатывались новые тиражи, достать ее было практически невозможно. Шутка ли, тот самый почти запрещенный всенародно любимый Володенька Высоцкий – и на пластинке. Да еще и на детской! Юля слабо понимала смысл, а Толя и Люда по новой переслушивали уже третий раз.

– Я хочу про принцесуу-у-у!

– Потом! Послушай, какой голос! – Люда обняла дочку.

– Каррамба, коррида и черррт поберри! – подпевал Толик сиплому дядьке с пластинки.

– А вы говорили, что слово «черт» говорить нельзя!

– Тише!

Эта пластинка вышла буквально чудом. Работали над ней долгих три года: Высоцкий был требователен к себе и другим: еще бы – его первое «официальное издание». Полноценный музыкальный спектакль. Запись постоянно прерывалась из-за его гастролей и поиска вдохновения. А когда готовый продукт представили на худсовет, первая в мире женщина-оперный режиссер и «мама» детских театров Наталья Сац обвинила Всесоюзную студию грамзаписи в том, что она «развращает детей чудовищными песнями Высоцкого». Ответственного редактора «Мелодии» уволили, директор студии слег с инфарктом, а Высоцкий поймал почти у самолета Беллу Ахмадулину, которая черкнула пару строк в «Литературную газету». В новогоднем выпуске она из Парижа поздравила советских людей с выходом альбома «Алиса в Стране чудес». Этой пары строчек и авторитета «Литературки» было достаточно, чтобы пластинка все-таки появилась на полках. А дальше только успевали выдавать новые миллионные тиражи.

Люда и Толик слушали с детским восторгом – да тут половина песен с очень недетским смыслом и очень политическим контекстом.

Радовались технической новинке недолго. Через десять дней вечером в доме началась суета. Люда бодрым голосом вдруг покажет Юльке, как включать и выключать проигрыватель, который нельзя было раньше трогать.

– Ну, если что… – сказала она. Что «если что» – не объяснила. Нила уже пританцовывала в дверях с двумя полными лоскутными сумками-плащевками.

– Давай уже! Проживет пару дней без этой балалайки!

– Каких это пару дней? – насторожилась Юля.

– Я уеду на пару дней, скоро вернусь. С Боженькой! – Людка чмокнула дочку и вылетела. Схватки были в самом разгаре.

На следующий день была грандиозная стирка посреди кухни.

– Шоб вы всрались и воды не было! – причитала Нила, второй раз отстирывая дважды крашенный синькой в фиолетовый тон розовый атласный конверт на выписку. – Не могли подождать неделю с покраской?

Вместо Алексея Анатольевича Людка, промучавшись сутки, опять родила безымянную девочку. Феня Сергеевна версию Майки больше не лоббировала, а семья снова была в растерянности – как называть ребенка женского пола, они не думали.

Нила, как всегда, подбадривала дочку:

– Хорошая корова только телочек родит.

Но имени уже третий день не было. Людка отрезала:

– Я не знаю! Вот принесу домой, посмотрим все, и решим!

* * *

Когда тебе пять и ты долгожданный первенец – обожание любой семьи, а тем более молдаванской, зашкаливает. С горшка ты уже осознаешь свое место где-то между дедушкой Лениным и Аллой Пугачевой и достойно несешь это бремя исключительности. Делишь каракули, пуки, сорванные одуванчики и танцевальные выступления на расстеленном Нилином цветастом платке между всеми желающими повосторгаться. Одесский культ детей был в каждом дворе, несмотря на подзатыльники, веник и воспитательный ремень в школьном возрасте. Матери, бабушки и примкнувшие соседки с рождения воспевали будущую гениальность отпрыска и первые лет пять восторгались каждым шагом. Созвучно с японцами местные родительницы буквально поклонялись малышам и исполняли все их прихоти, закармливая, балуя и восхищаясь. К школе эти восторги постепенно ослабевали и переходили исключительно на уровень «внешнеполитический». Во дворе и при других взрослых ты оставался гением и надеждой семьи, а дома выхватывал по полной. Но Юлина золотая эпоха пока была в разгаре, и она как настоящий юный манипулятор отлично пользовалась общим обожанием.