Воспоминания. 1848–1870 - Наталья Огарева-Тучкова Страница 49

Одно лето мы провели в Торки (в Девоншире). Мальвида Мейзенбуг приехала туда из Италии с Ольгой, я из Лондона с Наташей и моей малюткой. Огарев и Герцен только навещали нас, но не могли жить постоянно в Торки, потому что обстоятельства требовали их присутствия в Лондоне: дела «Вольной русской типографии» и прием соотечественников, которые приезжали для свиданья с издателями «Колокола» и привозили много материала для типографии.

В это лето вздумала навестить Герцена Татьяна Петровна Пассек. Она приехала в Лондон и телеграфировала ему; тогда он поспешил оставить Торки и встретил ее на железной дороге. Мы все ей очень обрадовались; она имела какой-то дар привлекать к себе людей своей мягкостью и чисто русским добродушием. К несчастию, она пробыла у нас очень недолго. Скоро Мальвида Мейзенбуг собралась и уехала в Италию с обеими дочерьми Герцена; дорогой они заехали в Ниццу, где была похоронена жена Герцена. Оттуда Наташа (старшая дочь) написала мне в Лондон, рассказывая о своих воспоминаниях, относящихся к кончине матери. Это письмо было напечатано Татьяной Петровной Пассек в одном из томов ее воспоминаний «Из дальних лет».

В бытность Бакунина в Лондоне между приезжими из России помню одного армянина по имени Налбандов. Он был лет тридцати, некрасивый, неловкий, застенчивый, но добрый, неглупый, полный сочувствия ко всему хорошему. Он обладал большими средствами, как было заметно и как мы слышали раньше от его товарища С. Окончив курс, кажется, в Московском университете, он путешествовал для своего удовольствия, бывал в Китае; по возвращении в Россию слышал о «Колоколе», о Герцене и решил побывать в Лондоне.

Когда он в первый раз приехал к Александру Ивановичу, он едва мог говорить от замешательства, однако потом, обрадованный радушным приемом Герцена, очень часто бывал у нас. Бакунин им окончательно завладел; каждый день ходил с ним по Лондону и настоял, чтобы Налбандов сделал свою фотографическую карточку. Это желание было исполнено очень оригинально: Налбандов снял свою карточку, сидя спиной с газетой в руках. Этот странный человек прожил месяца два в Лондоне, совершенно довольный своим пребыванием в Англии и не принимая никакого участия в делах русской пропаганды. Однако на возвратном пути в Россию он был арестован и посажен в какую-то крепость на востоке, где, вероятно, его позабыли.

Он погиб от неосторожности Бакунина, который расхвалил его в письме к кому-то из своих родных в России. Письма Бакунина, конечно, вскрывались на почте. Было дано знать на границу, и Налбандов поплатился за дружбу с Бакуниным. Мы никогда не слыхали более об участи этого достойного человека. Грустно признаться, что не один Налбандов пострадал от неосторожности Бакунина. Последний в письмах имел какую-то чисто детскую невоздержанность на язык.

Я не говорила еще о том, что до освобождения крестьян приезжали три члена Жонда, подпольного правления в Варшаве; между ними помню имя Демонтовича. Они приезжали затем, чтобы заручиться помощью Герцена. Увидав их, Бакунин начал было говорить о тысячах, которые Герцен и он могут направить куда хотят. Но, слушая Бакунина, они вопросительно смотрели на Герцена, который сказал откровенно, что не располагает никакой материальной силой в России, но имеет влияние на некоторое меньшинство своим словом и искренностью.

Сначала Герцен убеждал этих господ оставить все замыслы восстания, говоря, что не будет пользы. «Россия сильна, – говорил Герцен, – Польше с ней не тягаться. Россия идет путем постепенного прогресса, пользуйтесь тем, что она выработает. Ваше восстание ни к чему не поведет, только замедлит или даже повернет вспять ход развития России, а стало быть, и вашего. Передайте Жонду мои слова. В чем же может состоять сближение между нами? – продолжал Герцен. – Жалея Польшу, мы не можем сочувствовать ее аристократическому направлению; освободите крестьян с землею, и у нас будет почва для сближения».

Но посланные Жонда молчали или уклончиво говорили, что освобождение крестьян в Польше еще не подготовлено. Тогда Герцен возразил, что в таком случае не только русские не будут им сочувствовать, но и польские крестьяне поймут, что им не за что подвергаться опасности, и примкнут в конце концов к русскому правительству, что позже и произошло в действительности.

Так посланники и уехали обратно, не получив от Герцена никаких обещаний.

После варшавских волнений и во время мероприятий со стороны русского правительства для усмирения покоренной страны приехал к Герцену русский офицер Потебня, который оставил свой полк, но продолжал жить в Варшаве, где появлялся во всех публичных местах то в статском платье, то в одежде ксендза или монаха. Иногда он сталкивался со своими сослуживцами по полку, но никто не узнавал его. Потебня был блондин, среднего роста, симпатичной наружности. Герцен и Огарев его очень полюбили и уговаривали остаться в Лондоне, но он не согласился. Говорили, что он влюбился в польку и перешел на сторону поляков. Он приезжал несколько раз в Лондон; в последний раз он говорил:

– Я не буду стрелять в русских, рука моя не поднимется.

– Оставайтесь с нами, – возражал Герцен.

– Нельзя, – отвечал он с печальной улыбкой.

Потебня был необыкновенно ласков с детьми. Моя старшая дочь, тогда четырех лет, очень полюбила его. Присутствуя часто при разговорах, но занятая своими игрушками, казалось, она ничего не замечала. Однако мы были раз поражены ее словами, обращенными к Потебне. Это было в последний вечер, проведенный им в Orseth-house. Молодой офицер посадил ее на колени и о чем-то говорил с ней. Вдруг она сказала:

– Милый Потебня, не уезжай, останься у нас.

– Нельзя, – отвечал он, – но я скоро приеду, я ведь недалеко еду, на юг Франции.

– О нет, – сказала она, – ты едешь в Польшу, тебя там убьют.

Тогда Герцен вскричал:

– Нас не слушаете, послушайте хоть голоса ребенка, который вам делает такое тяжелое предсказание!

Но Потебня был непоколебим в своем решении и уехал в Польшу на другой же день. Русская пуля сразила его вскоре.