Повседневная жизнь тамплиеров в XIII веке - Жорж Бордонов Страница 48

«Доказательства», которые они доставили королю о виновности тамплиеров, были юридически неоспоримы и позволяли без особого риска приступить к уничтожению Ордена. Ибо властолюбивый государь Филипп Красивый не мог допустить существования в своем королевстве подобной организации, тем более что Орден тамплиеров перенес «свою столицу», то есть главную резиденцию, в Париж. Храмовники образовали государство в государстве, со своей внутренней структурой, собственными доходами и вооруженными силами. Как же распорядиться этой мощью, не находившей теперь применения? На чью сторону в случае открытого конфликта с папством встанут тамплиеры, Великий магистр которых может в очень короткий срок мобилизовать их и рассчитывать на их беспрекословное повиновение? Какую роль они готовятся сыграть во Франции и какие секретные планы вынашивают? И разве нет среди руководителей Ордена политических мыслителей? Подобно своим предшественникам, Филипп Красивый пока что пользовался услугами Ордена, и с выгодой для себя. Разве он не нашел убежище в квартале храмовников в Париже во время народного мятежа? Разве тамплиеры не пополняли исправно королевскую казну? Если бы реализовался проект о слиянии двух орденов и если бы сын Франции ^[22] сделался магистром сразу и тамплиеров, и госпитальеров, никогда бы не разразился скандал 1307 года, потому что обвинения просто не были бы выдвинуты. И если бы Орден Храма, подобно госпитальерам, имел свою главную резиденцию вдали от Парижа, например на Кипре, процесс был бы невозможен. Следовательно, надо было поставить Орден под контроль короля посредством каких-нибудь юридических уловок либо уничтожить его, тем более что это давало возможность присвоить его богатства. Ибо к властолюбию Филиппа добавлялась его алчность! Король умножал количество своих агентов, но не имел средств их оплачивать. Нехватка денег заставляла его жестоко грабить евреев и ломбардцев и привела к девальвации монеты. И громадные доходы рыцарей Храма — отныне не предназначенные для конкретной цели — следовало прибрать к рукам. Не важно, что Филипп Красивый подтвердил привилегии тамплиеров и за несколько лет перед тем пел им хвалы и укрепил связи между Орденом и короной посредством своего рода договора о сотрудничестве. Это не решало проблему, но двурушничество не смущало короля. И все же это было опасное предприятие — задевать храмовников в политико-религиозном контексте той эпохи. Для этого требовалась недюжинная дерзость и полное отсутствие совести. Юристы королевского Совета знали, какого пути стоит придерживаться, начиная с лживых показаний Экьо де Флуарана и его соучастников. С редким искусством они сумели облечь неуклюжую ложь подлых мерзавцев в юридические формы — и ведь все понимали, в чем тут дело! Но когда наступил момент дать делу ход, то есть поднять шум, дабы поставить папу перед свершившимся фактом, возникло неожиданное препятствие со стороны Великого канцлера

Франции, хранителя королевской печати, архиепископа Нарбонны Жиля Аслена. Он, обуреваемый сомнениями, предпочел отказаться от выполнения своих функций. Гийому де Ногаре пришлось его заменить. С тех пор никто более не противодействовал тому, чтобы ордер на арест тамплиеров был разослан сенешалям и бальи королевства. Действуя подобным образом, король подменил собой церковные власти, поскольку почти все главные обвинители состояли у него на службе. Более того, в соответствии с каноническим правом Орден тамплиеров подлежал юрисдикции только самого папы, его верховного главы и покровителя. Легисты Филиппа Красивого отвели это возражение. Согласно выдвинутому ими тезису король нисколько не покушался на церковную юрисдикцию; он руководствовался лишь благочестием и религиозным рвением и требовал того же от других. Они утверждали, что тамплиеры, ощутив угрозу, приготовились бежать, прихватив с собой свои сокровища.

Ордер на арест, выписанный 14 сентября 1307 года в аббатстве Мобюиссон, где находился в то время Филипп Красивый, состоял из двух частей: обвинительного акта и предписания.

Обвинительный акт служит памятником лицемерия. Он начинается следующим образом:

«Дело горестное, дело прискорбное, которое воистину повергает в ужас и о котором страшно слышать, отвратительное преступление, гнусное деяние, ужасное бесчестье, полное бесчеловечной жестокости, более того, чуждое всякому человеколюбию, через донесения множества людей, достойных доверия, было доведено до нашего слуха, повергнув нас в глубокое изумление и заставив трепетать от охватившего нас сильного отвращения. Взвесив тяжесть свершенного, мы преисполняемся все возрастающей скорбью, тем более неодолимой, что не остается сомнений, что гнусность этого преступления переходит все границы, нанося оскорбление Господу нашему и бесчестье всем людям, являя собой пагубный пример зла и вселенского скандала…»

После такого вступления, задающего тон всему обвинению и призванного по меньшей мере поразить читателя, автор этого поношения переходит к конкретным обвинениям:

«Недавно по переданным нам донесениям лиц, достойных доверия, выяснилось, что братья Ордена воинства Храма, эти волки в обличье агнцев, монашеской одеждой злостно порочат религию, заново распиная в наше время Господа нашего Иисуса Христа, который претерпел крестные муки во имя спасения всего рода человеческого, и подвергают его поруганию более тяжкому, чем то, что он перенес на кресте, а именно: при вступлении в орден, когда они дают обет, им представляют святой образ Божий, а они, одержимые злобной лютостью, трижды плюют в его лицо. После чего, совлекши с себя одежды, которые носили в миру, они нагишом приходят пред лице того, кто принимает их в лоно ордена, или того, кто его замещает, и тот целует их, в соответствии с гнусным обрядом этого ордена, сначала в низ позвоночника, затем в пупок и, наконец, в губы, к поношению достоинства человеческого. Нанеся же оскорбления Божественным установлениям поступками столь отвратительными и действиями столь скверными, они берут на себя обязательства, принимая монашеский обет и не страшась попрания человеческих законов, отдаваться друг другу безотказно, по первому требованию, ради самого разнузданного и безобразного распутства. Вот почему гнев Господень обратился на этих сыновей греха. Эта нечистая порода оставила источник живой воды и променяла свет Господень на статую золотого тельца и приносит жертвы идолам…»

В ту эпоху, поглощенную идеями религиозности, таких обвинений было вполне достаточно, чтобы отправить на костер: ересь, поклонение золотому тельцу, содомия! Однако обвинение было столь неожиданным и чудовищным, даже невероятным, что требовалось принять меры предосторожности. Сам король сомневался в правдивости столь зловещей молвы. Он полагал, что она основана скорее на «черной зависти, злобной ненависти и корыстолюбии, чем на религиозном рвении, стремлении к истине или чувстве милосердия». Обратили ли внимание современники на мрачный юмор, которым пронизаны эти строки? Добрый король, продолжая свое расследование, поделился собственными сомнениями со «своим святым отцом в Господе Климентом, по воле Божественного Провидения верховным понтификом святейшей Римской и Вселенской Церкви». Однако чем дальше продвигалось расследование, тем больше открывалось новых мерзостей… Перед лицом этой очевидности у короля не было иного выбора кроме как исполнить свою традиционную миссию первородного сына Церкви: «Следовательно, мы, поставленные Богом воплощать королевское величие, дабы защищать права Церкви… обязываем вас и строго предписываем вам в том, что касается округа… отправиться в… одному или двум из вас, чтобы там арестовать всех членов вышеназванного ордена, не делая никаких исключений, заключить их в темницу в ожидании церковного суда, наложить арест на их имущество, движимое и недвижимое, и рачительно удерживать в своих руках все это имущество, не посягая на него и не разбазаривая его никоим образом…» Дополнительная предосторожность: руководил предварительным следствием и настоял на аресте дражайший брат во Христе Гийом Парижский, инквизитор. Филипп, таким образом, выступал в данном случае не столько в роли монарха, сколько в качестве мирского исполнителя воли Церкви и помощником инквизитора. Но ведь Шйом Парижский был не кем иным, как его личным капелланом!