Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина Страница 48

Девушки из мещанских семей, дочери мелких чиновников, купцов, дьячков и солдат, лакеев, конюхов и т. д. воспитывались в Александровском институте, расположенном к северу от Смольного монастыря. Их обучали русскому и французскому языкам, арифметике, рисованию, танцам, музыке и пению, а также для них был организован усиленный курс домоводства, их готовили «к употреблению ко всем женским рукоделиям и работам, то есть шить, ткать, вязать, стряпать, мыть, чистить». Закончив институт, мещанки становились не только «квалифицированными женами», они могли найти работу гувернантки в семьях провинциальных дворян, которым были не по карману «англичанки» и «француженки».

Как и внуки императрицы Александр и Константин, смолянки взращивались в традициях «естественного воспитания» Руссо, их наставницы пуще огня боялись изнежить, избаловать девушек. В помещениях института было прохладно, девочки носили простые камлотовые платья, чай и кофе запрещались, как возбуждающие средства, пить предписывалось молоко и воду. Для того чтобы воспитанницы могли «питаться свежим и здоровым воздухом», их часто выводили на прогулки, для чего вокруг здания института разбили сад. Во что превращались эти благие намерения в петербургском климате, рассказывает императрице Александра Левшина: «В воскресенье мы были в саду, но не знаю, каким образом мы не превратились в уток, так как нас отлично полил дождь; по крайней мере, Ваше Величество, при приезде к нам увидите, как мы выросли, потому что говорят, что от дождя растут. Как было бы забавно, если бы все в Обществе обратились в уток, — было бы тогда над чем посмеяться»…

Устав института не предусматривал телесных наказаний воспитанниц. В случае серьезных нарушений, например шума и беспорядка во время молитвы, виновниц «пристыживали» перед классом. В остальных же случаях наставница увещевала нерадивых учениц наедине. Однако, как известно, упреки, особенно несправедливые, могут причинять не меньшую боль, чем физические наказания, в чем убедилась Глафира Алымова: «Однажды во время вечерней молитвы кто-то вошел в комнату, и мы все обернулись. Каково же было мое удивление, когда в этой общей вине одна я признана была виноватою: меня поставили на колени и сделали мне строгий выговор. Я очень была огорчена своим проступком; мне не приходило в голову разбирать, виновны ли были и другие; я плакала целые сутки и даже на другой день, когда стало известно, что наказание мое было лишь предлогом, чтобы сделать неприятности г-же Лафон и г-ну Бецкому.

Начальница (Долгорукая. — Е. П.) нисколько не скрыла этого, прямо сказав мне, что наказала их любимицу, и потом, чтобы вознаградить меня, начала нежно ласкать. Правда, что я была общею любимицею в заведении и осталась ею до конца; но в ту пору я была восьмилетним ребенком, не имевшим ни родных, ни протекции, и лишь хорошим поведением старалась заслужить общее расположение.

Около этой же поры я действительно провинилась, и проступок мой был такого рода, что обличал необыкновенную гордость и упрямство; но он же послужил мне уроком, и потому я стала недоверчиво смотреть на самые качества свои. Случилось это вследствие наказания, которому повергся весь класс, исключая пять или шесть учениц, в числе которых была и я. Их поставили на колени во время обедни, а после службы простили и всем позволили играть по обыкновению. Сама не знаю почему, я имела превосходство над подругами; они всегда собирались вокруг меня, во всем спрашивали моего совета и спорили из-за дружбы со мной. Надо заметить, что в это время все мы были одногодки, от 8 до 9 лет. На этот раз я вздумала сторожиться ото всех, которые были под наказанием, и вместе с остальными держалась в стороне, не позволяя виновным подходить к нам. Одна из них, от которой я в особенности сторожилась, обиженная оскорбительными словами, сказанными ей с презрением, пожаловалась гувернантке. Этой выходки я не ожидала, так как я привыкла, чтобы подчинялись моему приговору. В этом же случае я уверена была, что поступила вполне с достоинством. Когда мне доказали громадность моего проступка, он мне показался до того отвратительным, что от стыда я не хотела в нем признаться. Свидетельство и улика еще более смутили меня; сознавая свою вину и каясь в ней внутренне, я не решилась сознаваться во лжи при подругах, которые меня считали своим оракулом. Но, преследуемая угрызениями совести и страхом прогневать Бога, в горести, я на коленях умоляла Его о помощи, обещая вперед не впадать в эту вину, чтобы Он дал мне выпутаться из беды на этот раз. Но мне не уступали; я продолжала отпираться, и меня строго наказали.

Это обстоятельство сделало на меня сильное впечатление. Образцовым поведением старалась я загладить случившееся. Старания мои увенчались таким успехом, что впоследствии ко мне стали требовательнее, чем к кому-либо. Я начала сомневаться в успехе своих усилий; самая большая похвала могла лишь разочаровывать меня. Благодаря стараниям и размышлениям я стала до того строга к себе, что, чем более меня отличали, тем старательнее становилась я, желая усовершенствоваться и сохранить общее расположение».

Екатерина входила во все подробности жизни смолянок, называя их своими дочерьми. Самая бойкая из девиц первого выпуска Александра Левшина, с которой мы уже встречались на этих страницах, прозванная за смуглый цвет лица «Черномазой Левушкой», даже затеяла с императрицей дружескую переписку.

Примерно в 1772 году она пишет: «Ваше Величество, конечно, припомнит благосклонное, данное Вами мне, разрешение писать Вам от времени до времени. Принимаю смелость начертить Вам несколько строк, чтобы сказать, что все Общество свидетельствует Вам глубочайшее уважение, в особенности серые девицы. Что же касается меня, то я все в том же виде, такая же, какою Ваше Величество меня видели, когда удостоили нас своим посещением, то есть я скачу, прыгаю, бегаю, по вечерам играю в волка… Теперь Вашему Величеству известны все наши забавы; по временам я также читаю, но это долго не продолжается, потому что у меня все игры на уме. Ваше Величество, припомните свое обещание посещать нас чаще. Оканчиваю свое письмо, потому что слышала, что длинные письма иногда надоедают, а я не желала бы, Ваше Величество, чтоб это мое письмо навело на Вас скуку; напротив того. Поэтому имею честь быть Вашего Величества всенижайшая и послушнейшая слуга Черномазая Левушка».

И императрица отвечает своей «всенижайшей и послушнейшей слуге»: «Черномазая Левушка! Получив ваше милое письмо, мне захотелось сесть в коляску и ехать прямо в монастырь, чтобы вас увидать; но не прогневайтесь, меня удержал сильный холод. Я резвлюсь немногим меньше, чем вы, поэтому нахожу вас очень любезною; но воздух наших больших коридоров слишком свеж для меня в этом месяце. Как только сильные морозы пройдут, я приеду как-нибудь на все послеобеденное время присутствовать при разных ваших занятиях, если мои, ибо и у меня они есть, мне это позволят. Мой поклон всему обществу; поцелуйте, пожалуйста, от меня старейших моих знакомых — серых сестер; скажите им, что мне приятно видеть их всякого рода успехи, это доставляет мне истинное удовольствие; я это им докажу, когда приеду как-нибудь вечером, чтобы вволю поиграть с обществом. Мой поклон к г-же Деляфон, которой вы столько обязаны и которую вы так нежно любите. Екатерина».

Оба письма написаны по-французски, и письмо Левшиной, вероятно, проверял учитель или сама госпожа де Лафон. Потому что когда «Левушка» переходит на русский язык, ее правописание начинает хромать: «Ваше Величество приказали мне тоже писать, аи… аи… я знаю для чего, вы думали что только умею переводить, нет я вам и писмо напишу, хорошей ли стиль я этова немогу знать, переводить то писмо не достойно чтоб Ваше Величество трудились два раза читать, для того что по правде сказать написано оно на первой недели поста, тогда был желудок пуст, голова легка так и перо слабо, но теперь уже он привык к горшечкам с грибочками, так я вам и балшое писмо напишу, в котором все то объявляю что с понедельника по сие время у нас делалось… все мои подруги серые, голубые и кофейные свидетельствуют Вашему Величеству глубочайшее свое почтение, а я имею честь быть с глубоко… глубочайшим высокопочитанием Вашего Величества всепокорная и послушная раба хоть не ряба Черномазая Левушка».