Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман Страница 48

Вдруг — это было уже на четвертое утро — мы поняли, что русские отчалили. Я первым выбрался наружу и едва не ослеп — вокруг было белым-бело, но ни души. Вокруг стога была страшная грязища — лошадиные «яблоки», пустые консервные банки, всякий мусор. День был солнечный и морозный. Тут выбрался на воздух и Фриц. Мы, едва стоя на ногах от охватившей нас слабости, на радостях стали обниматься. Потом стали бегать наперегонки вокруг стога, чтобы размяться. И тут на нас напала смешинка — мы хохотали до упаду, хотя, собственно говоря, смеяться было нечему — ситуация, в которой мы оказались, была серьезнее некуда. Фриц попытался расчесать слипшиеся волосы, будто на вечеринку собрался. Я последовал его примеру, но чуть было не сломал расческу. Мы умылись, вернее, растерли лицо снегом, им же почистили зубы, а потом стали судорожно глотать его, и нас внезапно осенило, что главной причиной для ссор была жажда и ничего больше. Из-за охватившей нас тогда эйфории, мы не могли адекватно воспринимать действительность, дошли даже до того, что стали величать друг друга «богами». Одурев от радости, что живы, мы на остатках разложенного русскими костра решили устроить пиршество.

После этого мы снова двинулись в путь, и четыре или пять ночей прошли без каких-либо происшествий. На снегу намерзла толстая корка наста, хрустевшая под ногами. После отвратительного холодного дня, который мы провели, защищаясь от ветра в лесополосе, ближе к вечеру мы набрели на довольно большое село. Подобравшись к хатам как можно ближе, мы спрятались в канаве и стали прислушиваться. Доносились голоса, кто- то несколько раз прошел по деревенской улице, потом мы услышали немецкую речь. В конце концов, мы решили рискнуть — запасы провианта все равно были на исходе. Мы крикнули, что мы — немцы и что хотим к ним присоединиться. В ответ над головами просвистели пули, потом чей-то голос потребовал назвать пароль, естественно, мы его не знали и знать не могли. В ясном морозном воздухе прогремело еще несколько выстрелов. После этого нам было приказано встать и поднять оружие над головой. И тут снова над головами просвистели пули. Как позже нам объяснили наши новые камрады ^[20], мы шли как раз оттуда, где начиналась ничейная полоса, за которой расположились русские, так что приходилось быть настороже.

Подразделение оказалось боевой группой («Kampfgruрре»), разношерстной по составу и собранной из отбившихся, как и мы, от своих частей и подразделений горемык. Нам приказали доложить о прибытии полковнику Хеде, командиру данной группы. Стоило мне только увидеть этого полковника, сидевшего, завернувшись в одеяло, как я понял, что мы влипли. Когда он осведомился насчет моего внешнего вида — на мне была все та же позаимствованная на позиции румын шуба, а на голове меховая шапка, — отметив, что я одет не совсем по форме, если не сказать больше, пришлось снять шубу, под которой была немецкая шинель. Полковник выпытал все, что можно о наших бывших подразделениях, потребовал назвать соответствующие населенные пункты и поинтересовался, в курсе дела ли мы относительно того, что происходит у Сталинграда. Мы мало что могли сообщить ему, кроме того, что там хаос, паника и неразбериха. Произнеся слово «дезертирство», он пристально посмотрел на нас, намекнув на возможность попасть под военно-полевой суд. Но, будучи в нескольких тысячах километров от родной Германии, приходилось считаться с любой неожиданностью, так что нас под трибунал отдавать не стали, к тому же спешивший на помощь Паулюсу фельдмаршал Манштейн нуждался в живой силе, и нас срочно перегруппировали и вывели из подчинения полковника Хеде.

Боевой дух был на нуле. Циркулировали самые невероятные слухи, поговаривали даже о предательстве в высших эшелонах военного командования. Часто упоминали о генерале Зейдлице, конечно, о Паулюсе и полковнике Адамсе, который, как утверждали, и был автором сценария Сталинградской катастрофы. Естественно, не скупились на брань в адрес «генерала Мороза», но тех, кому на самом деле приходилось лежать сейчас мордой в снегу в Сталинграде, этот мифологический образ уже не убеждал. Естественно, сетовали на «слишком растянувшиеся линии коммуникаций» — мол, вон как далеко Германия от Сталинграда, но ведь и русским приходилось сталкиваться, по сути, с той же проблемой.

Нам повезло, и мы с Фрицем оказались в одном подразделении — в довольно бестолковой боевой группе под командованием одного гауптмана и насчитывавшей от силы сотню человек. Единственным нашим скарбом было оружие, да еще видавший виды грузовичок французского производства, кузов которого был забит до отказа железными бочками с топливом, пулеметами, провиантом и боеприпасами. Мы все больше убеждались, что нам несказанно повезло оттого, что русские пока что не успели очухаться от победы под Сталинградом и целиком были заняты решением проблем, чем и как срочно заполнить образовавшиеся после нашего панического отступления пустоты. Но как бы то ни было, они, похоже, на ходу учились воевать и побеждать. В ответ на наши боевые группы русские выставляли свои. Будь у них побольше танков западнее Дона, я не сомневаюсь, что они разнесли бы нас в клочья. Иногда нам попадались такие же группы, как наша, если они были достаточно малочисленными, то соединялись с ней. Самой серьезной проблемой стали внезапные ночные атаки русских.

Однажды ярким солнечным утром на нашем пути возникло село. Низкие домишки были едва различимы в снегу. С провиантом у нас дело обстояло, как обычно, то есть хуже некуда. Мы с Фрицем, решив воспользоваться эффектом внезапности, отправились в это село вдвоем. Пока наша группа только подходила, мы прошмыгнули в село, решив поживиться. В спешке мы и не заметили, как оказались в курятнике. Я только собрался схватить курицу, как раздались выстрелы. Выглянув в дыру в стене, я увидел, как Фриц, пригнувшись сидит у забора, а из хаты на противоположной стороне выбегают русские, тут же спрыгивают в придорожную канаву и оттуда открывают огонь по нашей группе, как раз входившей в село. Какое-то время я поддался панике, но, выглянув немного погодя из своего убежища, я убедился, что и русские и немцы залегли. Скорее из страха, чем следуя какому-то разумному плану, я несколько раз пальнул туда, где только что заметил русских. Позже я разглядел их следы, ведущие в лабиринт поросших прошлогодней травой канав или траншей — удостовериться, что именно это было, я не решился.

Русская деревня зимой — странное зрелище отъединенности от мира, необитаемости, тишины, которые бывают только на погосте. Когда мы стали обходить хаты, мы не обнаружили в них ни людей, ни даже собак или кошек. Войдя в хату, которую только что спешно покинули русские, я заметил разбросанные автоматы и винтовки, которые они не успели прихватить второпях. Из этого можно было заключить, что наш визит в село явился для них полнейшей неожиданностью.

На краю деревни за протянувшейся от нее длинной балкой мы разглядели хуторок — с десяток хат, не больше, расположившийся километрах в двух. Кто-то из наших, приставив к глазам бинокль, стал вглядываться и тут же присвистнул от изумления. Взяв у него бинокль, я увидел группу красноармейцев, один из которых созерцал в бинокль нас. Группами по четыре-пять человек бы заняли хаты, и вскоре из печных труб потянулся дымок.