Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин Страница 48

Воробьи вспорхнули и разлетелись у него из-под ног, скрылись где-то в ветках старого клена и наперебой зачирикали, словно хотели известить, что они не замерзли и еще живы.

«Поклевали дерьма и счастливы, — продолжал думать Савочкин, — много ли существу нужно? Крошечку, самую малую. Так и человек, если у него нет силы, он крошечкой из навозной кучи довольствуется. Проглотил — и рад, что живой…»

В последнее время подобные мысли частенько навещали горного инженера. И все, что окружало его на прииске, вызывало лишь тоску и острое, нестерпимое желание убежать — куда угодно. Устал он от приисковой обыденности, безмерно устал. Все чаще доставал по вечерам скрипку, главное свое утешение, и под тоскующие звуки виделась ему, когда он закрывал глаза, совсем иная жизнь — праздничная, искрящаяся. Он и в этот вечер, вернувшись домой, не стал ужинать, а взял в руки скрипку. Потрогал смычком струны, и они отозвались ему живым звуком. Савочкин заиграл и закрыл глаза, но в этот раз вместо ярких и желанных видений возникали перед ним то Столбов, именующий сейчас себя Расторгуевым, то Парфенов, то урядник Жигин, неизвестно зачем появившийся на прииске в самый неподходящий момент.

Они появлялись и исчезали, но каждый из них оставлял после себя тревогу и угрозу. А Савочкин, никому из них не доверяя, был один и знал, что и в будущем будет один, до тех пор пока не вырвется отсюда сказочно богатым человеком. Разбогатеть он мечтал всегда, но до недавних пор для осуществления этой мечты только экономил на всем, не позволяя себе лишних трат, жалованье свое отвозил в банк, вкладывая его под выгодные проценты, и сожалел лишь о том, что сумма вклада растет все равно медленно, не так, как ему хотелось.

Все изменилось, когда в очередной раз приехал в банк и встретил там совершенно случайно Азарова, внезапно лишившегося своей должности помощника Парфенова. По какой причине хозяин выгнал своего помощника, служившего еще у старшего Парфенова, об этом Савочкин не знал, да и не любопытствовал. Случилось это еще до памятного происшествия с Екатериной Николаевной Гордеевой. Неожиданной встрече Азаров обрадовался, а может быть, сделал вид, что обрадовался, и предложил пообедать в «Эрмитаже». Савочкин отказываться не стал. За обедом Азаров расспрашивал о делах на прииске, о Парфенове, об общих знакомых, а после обеда, когда они уже стали прощаться, неожиданно предложил еще раз встретиться для более обстоятельного разговора. Но Савочкин, вскоре попав в крутой переплет с Екатериной Николаевной, забыл об этой договоренности — не до того ему было. Напомнил ему об этой договоренности, как ни странно, Столбов. Приказал встретиться с Азаровым и обговорить одно дело…

И закрутилось…

Так быстро и путано закрутилось, что Савочкин до сих пор не мог понять и до конца уяснить, в какую игру его и в каком качестве затащили. Исполнял, что приказывали, понимая прекрасно, что сути этих приказов, их подноготную, ему до конца не раскрывают, как не раскрыли тайную задумку с ограблением в банке, в результате которого в баулах оказалась нарезанная бумага. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: и встреча, якобы случайная, с Азаровым, и история с Екатериной Николаевной, все произошло не само собой, все было подстроено с одной-единственной целью, простой и ясной — взять его, Савочкина, в ежовые рукавицы, крепко и безжалостно, чтобы он и трепыхнуться не смог.

Он и не трепыхался, понимая прекрасно, что даже малый шаг в сторону может теперь стоить ему жизни. Исполнял по-прежнему, что приказывали, а сам между тем разыскал спиртоноса, привел его ночью к себе в дом, усадил за стол и первым делом накормил богатым ужином. Разглядел: худой, но жилистый, похожий на хищного зверька. Сходство это усиливалось еще и тем, что говорил он и слова произносил, как будто рыкал — глухо и коротко:

— Зачем понадобился?

Понимал мужик — не для того, чтобы угощать его посреди ночи разносолами.

Савочкин молча положил на середину стола пачку денег и так же коротко сказал:

— Твои будут.

Спиртонос придвинул к себе пачку, пересчитал ассигнации и накрыл их ладонью, давая понять, что сумма его устраивает. Рыкнул:

— Говори — чего делать?

А надумал Савочкин, находясь в ежовых рукавицах, сжимавших его, дело до того отчаянное и рисковое, что порою даже задыхался от собственной смелости. Но отступать не желал, наоборот, воспарял, как в полете. Он решил воровать и прятать золото, добытое на прииске. Помаленьку, по долькам, по крохам. Воровал и прятал его прямо в конторе. А доставлял драгоценный груз из дальних и тайных закладок спиртонос. Даже и не заметил горный инженер, как вошел во вкус, тащить стал, будто из собственных закромов. Один лишь раз случилась осечка, когда Земляницын поймал спиртоноса, но Савочкин сумел его вызволить из неволи.

Все складывалось как нельзя лучше.

Но вот появился на прииске Столбов-Расторгуев, объявил свою задумку о нападении на обоз с золотом, захватил Земляницына и урядника, и покатилось колесо в полную неизвестность. Что будет, как будет и в каком положении окажется он, Савочкин, если задуманное свершится, — ничего неизвестно.

Тогда он решил себя обезопасить. Никто не должен знать о его золоте, спрятанном в конторе. Ни одна живая душа. И вот, несколько дней назад, когда ночью появился у него в доме спиртонос, Савочкин приказал ему, чтобы завтра утром тот дожидался его на дороге за прииском. Спиртонос, словно почуяв неладное, спросил-рыкнул:

— Какая надобность?

— Покажу одно место, а зачем — узнаешь.

Спиртонос кивнул, ничего больше не сказал, но ушел угрюмым больше, чем обычно. И Савочкин лишь укрепился в своем решении.

Утром подобрал спиртоноса на повороте дороги, вскоре свернул с нее, долго ехал по бездорожью и скоро оказался возле бугра, заметенного по самую макушку снегом. Подходящее место, пожалуй, и ехать дальше не надо. Вылез из санок и первым стал подниматься на бугор. Спиртонос молча пошел за ним. Поднялись на макушку, Савочкин огляделся и махнул рукой, показывая, что надо спускаться вниз. На середине спуска замешкался, вытряхивая снег из валенка, пропустил спиртоноса вперед и уложил его из револьвера двумя выстрелами. Закидал снегом, спустился с бугра и поехал на прииск, удивляясь самому себе: даже самого малого волнения не испытывал, первый раз в жизни убив человека. Будто мимоходом необходимую работу сделал.

Скрипка вела печальную мелодию, и под эту мелодию хорошо мечталось. Не возникали уже перед глазами ни Столбов-Расторгуев, ни Парфенов, ни урядник, ни спиртонос, исчезли, словно он их никогда и не видел. А представлялась широкая парадная лестница, застеленная алым ковром, представлялось, как он поднимается по этой лестнице — выше, выше и вот уже на самой верхней ступеньке, а внизу расстилается искрящееся озеро огней. Они вспыхивают, переливаются, до того яркие, что на глазах выступают слезы…

Савочкин опустил смычок, уложил скрипку в футляр и сразу же лег спать — ему хотелось продлить это видение, хотелось, чтобы оно не обрывалось, а длилось и длилось — до бесконечности. Независимо от той мысли, которая владела им: «Бежать… Забрать все золото, и свое, спрятанное, и парфеновское, из хранилища, и бежать!»