Мои путешествия - Федор Конюхов Страница 48

Обмотался веревкой, как паук паутиной, наказал пацанам, чтобы они потихоньку меня спускали, и полез в колодец. Стенки его уже обвалились и покрылись плесенью, запах гнили шел изнутри. Добрался я до затхлой жижи, пристроился на небольшом выступе и начал шарить палкой с крюком. Долго искал, наконец нащупал и подцепил. Так и есть: новенький, еще незаржавевший пулемет! Дед молодец! Прежде чем сбросить в колодец, хорошенько смазал пулемет солидолом.

Пацаны вытащили и меня, и пулемет. Тайком, огородами притащили к нам домой и спрятали в крольчатнике. У нас кролики жили в яме, сверху укрытой толем. В яму к кроликам залазили только мы со старшим братом Виктором. Но я не опасался, что он выдаст родителям нашу тайну. Главное, чтобы сестра Нина и младший брат Павлик не узнали — те сразу расскажут.

Но недолго мы прятали пулемет — мы его обменяли на старый трофейный немецкий велосипед. Да и ни к чему он нам был. Из него не постреляешь так запросто, как из винтовки или пистолета. Для этого надо было тащить его на берег моря, а пулемет большой и тяжелый.

В послевоенное время у нас, пацанов, не было недостатка в оружии. Его можно было найти где угодно, если постараться. Почти что у каждого мало-мальски уважаемого хлопца был или маузер, или автомат ППШ.

А однажды мы с Виктором нашли на старом аэродроме авиационную бомбу. Она валялась в кустах репейника. Ее, видимо, забыли, когда эвакуировали аэродром.

Бомбу мы притащили домой. Она большая была — вполовину нашего роста и тяжелая. Волокли ее по полю, по пахоте, а уже возле деревни погрузили на тележку, на которой отец возил молоть на мельницу зерно. Сверху накрыли травой, будто везем корм для кроликов. Дома спрятали в винограднике, и там бы она лежала долго, если бы не наш сосед дядя Степа. Он был инвалид — левой руки не было. Старики поговаривали, что это он сам себе сделал, чтобы не брали на войну.

По своей инвалидности он сторожил колхозную контору. А что ее сторожить, кому она нужна? Там же не было ничего, один только двухтумбовый стол, закрытый красным сукном. Да графин с водой, да деревянные лавки вдоль стены, чтобы было где рыбакам сидеть, пока председатель колхоза их поучает, как надо ловить рыбу.

Фамилия председателя была Гаврилов, а имя-отчество Гаврил Гаврилович. Все его за глаза, конечно, звали Гав-гав. А при нем только по имени-отчеству — как-никак председатель! Гаврил Гаврилович ни на кого голос не повышал. Не то чтобы он рыбаков уважал, но знал: накричи он на Ильку Шевелева за то, что пьяный пришел на собрание, так дядя Ильюша выругается, сплюнет и уйдет домой. Или пойдет в «будь ты проклят» — в магазин, где косая Дуська вином в разлив торгует. Председатель ничем не мог наказать рыбака. Выгнать из колхоза? Так кто ж будет работать? Молодежь в райцентр или в город бежит — куда угодно, лишь бы не остаться в колхозе. Потому что наша деревня по районным меркам числилась как неперспективная. Из-за этого и новые баркасы не приходили. Рыбаки сами ремонтировали свои гнилые посудины, чтобы хоть как-то путину отработать. Были бы в колхозе новые сети, так можно было бы ими поощрять лучших. А сетей тоже уже не распределяют который год. Склад, где раньше хранился инвентарь, пустой.

Меня несколько раз в контору на эти собрания брал отец. Я видел важность нашего председателя, когда он начинал говорить о том, что стране нужна рыба! Без нее мы не построим коммунизм. И тогда мне казалось, что никто не ловит рыбу, только все едят. А строительство коммунизма зависит от наших рыбаков, которые вот тут сидят и слушают грамотную речь председателя со значком «Ударник социалистического труда» на левом лацкане костюма.

Председатель после громких слов наливал из резного графина колодезную воду в чистый тоненький стакан и залпом выпивал. Пить ему не хотелось, да он и смотрел на воду с презрением. По его носу было заметно, что его душа и глотка привыкли к более крепким напиткам. Но этим самым он подчеркивал важность своего положения. Чем больше он говорил, тем больше входил во вкус.

Рыбакам было скучно: кто курил, выпуская через рот и нос едкий махорочный дым, кто сморкался и кашлял, скрипел яловыми сапогами, кое-кто дремал, некоторые попросту спали. А дядя Костик, отец моего друга Шурки Рыбальченко, тот раз за разом вставал и шел в сени, к бачку с водой, к которому на веревке была привязана алюминиевая кружка. Чувствовалось, что он с хорошего похмелья. Из графина воду пил только председатель. И еще он так изредка карандашиком, остро заточенным, постукивал по графинчику, и раздавался мелодичный звон. От этого звона кое-кто просыпался.

Так вот, наш сосед дядя Степа и сторожил эту контору с графинчиком. Хотя и инвалид, но мужик он был сильный. В этом я убедился, когда он скрутил рога козлу. Хозяином козла был Васька Джи. Как его фамилия, я не знаю — его стар и млад звал Васька Джи, хотя ему было лет шестьдесят. Бывало, когда я пас коров, подходил к его дому и кричал: «Эй, Васька Джи, давай своего драного козла!» У него никакой скотины не было, только козел. Зачем он его держал, непонятно.

Козел этот был вредный и бодал всех подряд. Я, когда был с кнутом, его не боялся. Только он нагнет голову бодаться, я его кнутом между рогов и по спине. Он сразу становился как шелковый и шел в стадо. Но однажды я раскрутил свой длинный кнут, но сам же в нем запутался и упал. Козел уперся в мою грудь рогами, прижал к пыльной дороге. На мой крик прибежал дядя Степа. Он в это время возвращался со своего поста. Он никогда не говорил, что идет сторожить, а всегда говорил, что идет на пост. Дядя Степа единственной рукой быстро положил козла на лопатки. Потом я всем рассказывал о его силе. И все жалел, что его не взяли на войну. Он бы не одному фашисту шею свернул.

Правда, он проявлял силу не только на козлиных рогах. Еще он сражался с нашей домашней птицей. Если случится курице или голубю зайти в его огород или двор, тут же поймает и скрутит голову. Однажды он убил нашу голубку из породы дутышей. Красивая была голубка — с надутым зобом и хвостом трубой, вся белая, только по спине полоска черная. Разозлились мы с братом, решили под его дом подложить бомбу. По воскресеньям он с женой, тетей Дуней, ходил в молитвенный дом — они были баптистами. Во время их отсутствия мы и подтащили под самое окно авиационную бомбу.

Что тут было, когда они пришли и увидели! Дядя Степа мечется по двору, ругается, забыл даже, что только что общался с Богом. А тетя Дуня закатила такую истерику, что вся улица сбежалась, и все спрашивали друг друга, кто умер. Мы с Виктором от угла нашего дома наблюдали все это и радовались. Телефона тогда в нашей деревне не было даже на почте, телефон был только в селе Атамай, в семи километрах от нас. Вот дядя Степа и попросил Ивана Баклажкова, местного пастуха, проскакать верхом на лошади до райцентра и сообщить о страшном снаряде. Конечно, пришлось Ивану дать пол-литра — просто так, за здорово живешь, Иван не поехал бы.

Вечером примчалась военная машина. Солдаты оцепили дом и очень аккуратно, как маленького ребенка, погрузили бомбу в машину, на мешки с песком. Мы смотрели и удивлялись, с какой осторожностью они обращаются с нашей бомбой. Мы ж ее и пинали, и тащили по буграм и колдобинам. А они видишь как! Одним словом — саперы!