Сказание об Ольге - Вера Панова Страница 48

– Чего там делить-то после бабки? Они ее при жизни кругом обобрали.

– Не скажи. Целый сундук оставила. Спорки, подволоки, лоскуты всякие. Особенно один есть спорок суконный – обе снохи в него вцепились, и не расцепить.

– Удивляюсь людям. Сороковин не могут дождаться, чтоб проводить старуху на покой благообразно.

– Старуха тоже хороша. Зачем духовной не оставила? Распорядилась бы то-то тому, то-то тому. Какой спорок в чьи руки. Тогда и молодицы не грешили бы.

– Три алтына дал тебе да погодя еще три.

– Ну.

– С какой бы стати я их тебе задаром давал!

– Больно рост большой.

– Да ты год держал. Совсем не большой рост! Ты б еще два года держал.

– Нет, так дела не будет. Послушай меня. Пса надо брать отравой. В доме кого-нибудь надо иметь, чтоб помог. Там среди служанок подходящей девчонки нет ли?

– Всё ли пооткрывали? Может, где что забыли?

– Всё чисто пооткрывали, сама весь дом обошла, все двери настежь, и сундуки, и лари, а она все мучается, вот горе-то.

– А киот-то, киот!

– Киот забыли открыть!

– Киот откройте! Ну вот. Теперь разродится наша Агафья.

– Я отец Илия, а он мне: Илейка! Сам он Данилка, когда так!

– Выпил ты много, отец Илия.

– Данилка, Данилка, красное рыло, вот ты кто, слышишь?!

– Да цыц! Разбушевался…

– Он, Данилка, митрополит… слушай, хи-хи, я тебе расскажу, нагнись. Он сам своей здоровенной морды стыдится. Он перед богослужением – ниже нагнись! – серным дымом дышит, хи-хи, чтоб выйти с бледным ликом.

– Ну да!

– Вот крест святой! Серным дымом, хи-хи-хи!

– Хи-хи-хи-хи!

– Хи-хи-хи-хи-хи!

– Не стыдись, моя березонька. Моя ясная. Это уж мы сотворёны так. Это от Бога, милая. Открой свои глазоньки, посмотри на меня…

– Где я возьму тебе еще три алтына? Ну ты подумай: где мне взять?

– Антош, а Антош! Проснись, родной, сослужи службу. Антош, Антош! Что мычишь-то, человек кончается, вставай, доспишь после! Добежи до Покровки, ну что ж, что темно, а ты расстарайся, доберись, сказано тебе – человек погибает. Спросишь там дом Варвары Чернавы, повивальной бабушки. У ней пояс есть из буйволовой кожи, буйволовой, буйвола не знаешь? Сей же час сюда чтоб с этим поясом шла. Без нее не вертайся, приведешь ее, и пояс чтоб был, без пояса и не приходите, и скорей, главное, совсем Агафье нашей плохо. Уж и кричать не может, хрипит только. Агафьюшка, свет, на кого ты нас покидаешь… Ну бежи, сынок, да все чтоб как я приказала! Этот пояс, вы знайте, помогает очень. Пошепчет над ним Чернава, наденет на роженицу, и раз, два, три, готово дело. А мы ее покамест в укроп ногами. Тоже польза бывает. Несите сюда укроп. Ничего, Агафьюшка, ничего, что горячо, ты надейся, ты старайся…

– Курчатовская бабка была очень хорошего роду. Ее родитель в рядах богатую лавку имел. Замуж шла – восемь шуб ей справили. Кабы не пожар. После пожара они захудали.

– Милая моя…

– Милый мой…

– Поцелуй…

– Чего это бояре нынче целый день взад-вперед скакали, и в санях, и верхами?

– А кто их знает. Надо им, вот и скакали.

– Великий князь, что ли, болеет, говорят.

– Говорят.

– Тоже ведь помереть может, а?

– Другой найдется.

– За этим не станет. О-о-о, раззевалась, мои матушки. Гашу светильце, что ли. Спать пора.

– Милый мой…

– Милая моя…

– Поцелуй…

Еще звезды над Москвой, но уже потянулись утренние дымы из труб и волоковых окошек.

– Кто умирает?

– А никто не умирает. Разгрызла орех наша Агафья. Пояс помог из буйволовой кожи.

– Не пояс, а милость Господня помогла.

– Там что бы ни помогло, а мальчик такой ровненький, да такой тяжеленький, да все кушать просит. И Агафья попросила: исть, говорит, мне давайте.

– Ожила, значит.

– Ожила! Топи, Аннушка, что это ты запозднилась, уж скоро развидняться начнет. Топи, пошевеливайся. Спеку перепечку, снесу на ребеночка.