История любви в истории Франции. Том 8. Наполеон и Мария-Луиза - Ги Бретон Страница 48

И все же однажды слушатели позволили себе выразить сомнение.

В тот день Людовик XVIII заговорил о том несчастном, который влюбился в королеву Марию-Антуанетту так сильно, что потерял разум97.

– Мы с графиней Прованской, – сказал монарх, – гуляли на главной алее Версаля. Нас сопровождали фрейлины графини. Вдруг из-за кустов на нас набросился воздыхатель королевы. Сильно испугавшись, графиня Прованская лишилась чувств и повисла у меня на руках; дамы окружили ее, и нам не без труда удалось привести ее в чувство. Я был очень взволнован этим происшествием, поскольку имел все основания предполагать, что графиня была в положении, которое требовало большого внимания к ее здоровью.

Этот столь неожиданный конец рассказа был встречен громовым раскатом смеха, сигнал к которому был дан графом д’Артуа и герцогиней Ангулемской. Но на лицах всех тут же появилось серьезное и испуганное выражение, поскольку все увидели, как король нахмурил брови и обвел присутствующих гневным взглядом. Потом он обратился к герцогине Ангулемской:

– Не объяснитесь ли вы, племянница, что смешного вы нашли в моей истории? Я говорил о вашей матери – королеве и не думал, что воспоминание о ней сможет вызвать ваш смех.

Герцогиня Ангулемская разразилась рыданиями98.

На другой день все было забыто. И король, еще более игривый, чем обычно, возобновил рассказы о похождениях, которыми он обогащал свое прошлое…

Для того чтобы придать больше убедительности своим галантным историям, Людовик XVIII надумал вскоре завести фаворитку – пусть даже платную…

Вначале он вызвал к себе мадам де Бальби, бывшую свою любовницу, но нашел ее старой, сварливой и малопривлекательной. Человек щедрый, он выделил ей пенсию в память о ее ушедших чарах и расстался с ней.

Немного погодя он пригласил в «замок» (так называли дворец Тюильри) мадемуазель Бургуэн, актрису из «Театр-Франсе», чьи «горячий голос и округлый задок» уже были отмечены Наполеоном. Он наговорил ей кучу комплиментов, усадил рядом с собой и похотливым жестом приподнял ее юбку.

Актриса была женщиной хорошо воспитанной. Она и бровью не повела, предоставив королевской руке произвести эти нахальные исследования. По прошествии нескольких минут бедный монарх, с налившимся кровью лицом, вздохнул:

– Никогда до сегодняшнего дня я не сожалел о том, что мне уже шестьдесят лет!

Затем он сунул палец за корсаж мадемуазель Бургуэн, извлек из-под него одну из грудей, долго любовался ею с грустным выражением на лице и, наконец, заправил ее обратно.

– Что ж, – прошептал он, – как говорил король Дагобер своим собакам, нет такой компании, которая не расходится!..

Слегка разочарованная, актриса ушла. Но на другой день, для того чтоб отблагодарить ее за то, что она позволила так терпеливо себя ощупать, Людовик XVIII прислал ей красивую карету, запряженную двумя великолепными в серых яблоках лошадьми, и очаровательный позолоченный несессер, в котором лежало тридцать тысяч франков…

Затем король приглашал в Тюильри многих молодых женщин – среди прочих мадам Пренсто, сестру его министра господина Деказеса, и мадам де Мирбель.

Когда эта дама вошла в его кабинет, он начал с того, что рассказал ей несколько чрезвычайно вольных историй. Затем прочел несколько распутных стихов, которые сочинил лично для нее. Потом стал ее гладить…

Чаще всего он ограничивался робкими прикосновениями, играми светского человека и утонченными пошлостями.

Но иногда ему случалось желать большего. В такие дни он раздевал свою жертву и забавлялся тем, что старался попасть в ложбинку между грудей шариками из тысячефранковых банкнот.

Это была уже настоящая оргия!..

Все эти женщины, приходившие в Тюильри, чтобы дать ощупать свои прелести за драгоценность, коня или несколько луидоров, конечно же доставляли монарху очень приятные ощущения, но они не давали того, чего ему больше всего не хватало: нежности и привязанности.

Этот толстый распутный гурман обладал на самом деле сердцем простой мидинетки.

Ему хотелось бы полюбить какую-нибудь любовницу, чью-нибудь супругу, какую-либо семью. Увы! Жена его уже умерла, детей у него не было. Его братец, граф д’Артуа, считал его излишне либеральным и ненавидел его за это. Его племянница, герцогиня Ангулемская, открыто вставшая на позиции ультра, с ним не говорила. Что же касается женщин, которых он принимал в своем кабинете, то он знал, что все они слишком расчетливы для того, чтобы испытать к ним привязанность.

И тогда он обратил свой взор на мужчин и осыпал своих «фаворитов» многочисленными милостями.

Сначала фаворитом стал граф д’Аверай, получивший от короля очень много подарков, затем его сменил герцог де Блакас, которого монарх сделал министром и пэром Франции.

Эти мужчины, скажем сразу же, не были королевскими «миньонами». Людовик XVIII «не шел напролом», как тогда говорили, и у него никогда не возникало желания проверять затаенные места своих подданных.

Он ограничивался тем, что гладил своих фаворитов по щекам, называл их «дитя мое» и благочестиво целовал их в лоб по праздникам…"

Господин де Блакас был одним из тех эмигрантов, про которых сказали однажды, что они ничего не забыли и ничему не научились. Полагая, что Франция продолжает оставаться такой, какой она была при Людовике XVI, он захотел восстановить в стране абсолютную монархию.

И вскоре восстановил против себя всех королевских советников. Самый прямой из них, Гизо, потребовал его немедленной отставки. Людовик XVIII грустно покачал головой.

– Монарху прощают его любовниц, – сказал он, – но никогда не прощают, что у него есть фавориты.

После долгих колебаний он все-таки назначил Блакаса послом в Неаполь. Но две недели после этого рыдал в своем кресле на колесиках.

– Он уехал, – стонал король, вытирая слезы огромным платком. – Как я его любил… Бедное дитя… Ах, мерзавцы, они убили меня…

Через полмесяца он спустился из своих апартаментов с улыбающимся лицом и перед едой заглотил сотню устриц. Двор с облегчением увидел, что господин де Блакас был забыт.

Спустя несколько недель Людовик XVIII завел себе другого фаворита. Избранника звали Элия Деказес. Бывший чиновник времен империи, он служил секретарем по особым поручениям у матери Наполеона и совсем недавно сменил Фуше на посту министра полиции.

Его служебное положение позволяло ему знать всю подноготную парижской жизни. Он ежедневно приходил в Тюильри с портфелем, набитым письмами, перехваченными и вскрытыми Тайной канцелярией, рапортами полицейских, сплетнями и пошлыми историями. И остроумно рассказывал обо всех выходках придворных и жителей города королю, который дрожал от удовольствия и даже вскрикивал от радости.

Вскоре Людовик XVIII уже жить не мог без Деказеса.

«Это была самая настоящая идиллия, – пишет господин Люкан Дюбретон. – Король жил для и благодаря Деказесу. По утрам он работал с ним, а на заседаниях Совета министров, не имея возможности переговорить с ним, он посылал ему нежные записки. Когда его друг отсутствовал, он опять-таки писал ему, давая различные поручения: набросать план очередной речи, например, для того, чтобы привести в порядок мысли, если это было необходимо. Страдать от любви к нему для короля было верхом наслаждения. По вечерам, когда королевская семья удалялась, он вел со своим министром нескончаемые разговоры… Какие восхитительные минуты! Деказес, прежде чем уйти, оставлял на столе папку с поступившей за день почтой и сделанными его рукой пометками и комментариями. На следующий день его господин отсылал ему эту папку со своими замечаниями и нежной запиской. Это было ежедневным обменом маленьких забот, лести, пресноватых нежностей, которые оживляли жизнь старого человека и которые украшались фаворитом проявлениями романтической привязанности»100.