Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 47

Помимо войска нужно было кормить и чиновничью ораву, та хотела есть много и разносольно. О размерах грабежа этого рода можно судить по грамоте, присланной из Тушина жителям Вологды 30 ноября 1608 года. С каждой выти ^[4] требовалось собрать:

«...по чети ^[5] муки ржаной и по чети муки пшеничной, по чети круп грешневых, по чети круп овсяных, по чети толокна, по чети сухарей, по осмине (полчетверти) гороху, по два хлеба белых, по два ржаных, да по туше по яловице по большой, да по туше по бараньей, по две полти (полтуши) свинины свежей да по две ветчины, да по лебедю, да по два гуся, да по два утят, по пяти кур, по пяти ососов (поросят), по два зайца, по два сыра сметанных, по ведру масла коровья, по ведру конопляного, по ведру рыжиков, по ведру груздей, по ведру огурцов, по сто редек, по сто морковей, по чети репы, по бочке капусты, по бочке рыбы, по сто луковиц, по сто чесноку, по осмине снетков, по осмине грибков, по пуду икры чёрной, да по осётру по яловцу, да по пуду красной рыбы, да питей по ведру вина, по пуду мёду, по чети солоду, по чети хмелю...»

И это ещё не всё. Многие вояки, не захотевшие дожидаться дачи из общей кормушки, стали объединяться в загонные отряды и отправляться для собственного грабежа. Эти уже выбирали всё под чистую. Врываясь в деревню, они пытали поселян огнём и железом, вымучивали деньги, одежду, рухлядь. Чего не могли увезти, истребляли потехи ради: убивали скот и мясо бросали в воду, рассыпали зерно и топтали лошадьми. Насиловали матерей и сестёр на глазах сыновей и братьев, не щадили недорослых девочек.

Всего за три месяца новая власть показала себя в полном безобразии, так что люди стали с умилением вспоминать старые добрые времена. В обстановке растущего возмущения не хватало только искры, чтобы взметнуть пламя народного гнева. Такой искрой явилось патриаршее слово, летевшее в разные концы страдающей земли, но началом всему положили пока ещё немногочисленные очаги сопротивления, главным среди них по-прежнему оставалась Троице-Сергиева лавра.

По Дмитровскому тракту тащились розвальни, за которыми на привязке следовал красавец-жеребец. Дорога была узкой, ухабистой, а навстречу то и дело попадались следующие в Тушино длинные обозы с награбленным добром, приходилось то и дело сворачивать в придорожные сугробы. Ананий хмуро поглядывал на скользящую мимо бесконечную вереницу возов, ему казалось, что это истекает кровью смертельно раненное существо. А сколько ещё кровоточило земель! Скоро ли придёт конец людскому безумию и обретёт ли страна долгожданный покой? Этот вопрос постоянно вертелся у него в голове, о том же думал Антип, он сам на него и ответил:

— Три года не видать ещё нашей земле спокоя.

— Почём знаешь? — удивился Ананий.

— Видение было, ещё летом. Зрю как-то на небесах облаки, с одной стороны лев, окружённый разным зверьем, с другой — змей превеликий с малыми змеятами. Каждый злобой дышит и готов растерзать супротивника, одначе подышавши так, рассеялись без следа. Я сразу уразумел, что это знамение: лев — царь Шуйский, змей — вор Тушинский, каждый со своими подручниками. Будут сокрушать друг друга, но, не одолевши, рассеются, как облаки.

— А три года почему?

— Трижды выстраивались, покуда не сгинули.

Ананий не мог сдержать удивления:

— Ты знаешь о скором падении Шуйского и служишь ему?

— Знать судьбу ещё не значит переменить её. Кудесники не должны вмешиваться в то, что предопределено свыше.

Ананий надолго замолчал, обдумывая эти слова, а когда они в очередной раз свернули в сугроб, спросил:

— И кто будет потом?

— Того не ведаю, про то должен быть особый знак. — Антип замолчал, наблюдая, как обозник наяривает плетью не успевшего вовремя посторониться возницу. — Знаю только одно: какое бы имя ни кричали, всё равно друг над дружкой изголяться не перестанем. Злости в нас много, власть переменяется, а она остаётся. И дурость, конечно, тоже...

Стало смеркаться, лошади подустали и приметно сбавили ход, а до намеченного ночлега оставалось ещё далеко. Приятели внимательно осматривались по сторонам. Внезапно Антип натянул вожжи, вид у него был явно встревоженный. Он вышел из саней и, подойдя к придорожной берёзке, остановился как вкопанный — у её ствола застыла замерзшая девочка. На ней было лишь окровавленное платьице и ничего более. Бедняжка, уязвлённая насилием и стыдом, в отчаянии металась по лесу, покуда не выбилась из сил. Горестно опущенные уголки по-детски припухлого рта и остекленевший взгляд, в котором как будто навечно застыл вопрос: зачем так поступили взрослые дяди? У Антипа сжалось сердце, и дрогнули губы. Господи, да есть ли что-нибудь человеческое в выродке, допустившем такое злодеяние?

Подошедший Ананий встретился с недоумённым взглядом девочки и неволей отвёл глаза, иногда бывает стыдно за свою принадлежность к человеческому роду. Он вернулся к саням за лопатой, следовало хотя бы забросать её снегом и прикрыть от диких зверей. Ананий копал снежную могилу и вопреки обыкновению что-то бормотал. «Достану злодея, достану», — слышалось сквозь прерывистое дыхание, угроза несомненно относилась к надругателю. Антип, успевший изучить приятеля, знал, что отвращать его от однажды задуманного дела бесполезное, никакие вразумления и остережения на него не действовали, можно разве чуть-чуть отсрочить. По счастью, удалось заметить, что где-то в глубине леса мелькнул дальний огонёк. По едва заметному санному следу двинулись к нему.

На лесной поляне у большого костра сгрудились несколько десятков человек: мужики и парни, женщины и дети. Древний старик что-то говорил мерным скрипучим голосом, слушали его не слишком внимательно, мысли большинства были заняты другим. Стоявший в стороне здоровенный парень с ярким румянцем объяснил причину лесного сборища: на их деревню напал загонный отряд, ограбил и выгнал из домов, поэтому они вынуждены проводить ночь под открытым небом. Старик неторопливо вещал:

— А ещё в Печорских горах живёт крылатый змей-аспид с птичьим носом и двумя хоботами. Куда прилетит, на той земле великое запустение случается. Сказывают, его и в наши края занесло...

— И что, неужто его прогнать нельзя? — спросил детский голос.

— Как прогонишь, когда он отлетит и на первый же большой камень сядет, а здесь их великое множество. Его только убить можно, есть такие люди-обоянники, которые знают, как. Приходят они к его логову и копают большую яму, потом забираются туда с клещами и трубами, змей этот трубного гласа не выносит. Как вострубят они, змей от злости трясётся и начинает свистеть, так что горы трясутся. Подлетает к яме и начинает хобота совать, тут его хватают раскалёнными клещами, он в ярости крушит клещи, одни, вторые, третьи, покуда не околеет...

Антип слушал и закипал раздражением. Как крепко должна была уснуть народная совесть, чтобы смириться с наглостью насильников и покорно внимать глупым россказням! Наконец не выдержал и вышел к костру.