Под счастливой звездой. Записки русского предпринимателя 1875-1930 - Иван Кулаев Страница 47

Вспоминаю, в мое старое время до невероятия много водилось дичи в сибирских таежных углах: был тут мелкий зверь и крупный и разная лесная птица, а в таежных озерах — гуси, утки; было за чем поохотиться там истовому охотнику.

МЕДВЕЖЬИ ОХОТЫ

Охота на медведя, пожалуй, безопаснее, чем охота на рябчика. Охотятся на него зимою, когда зверь сидит в берлоге, или летом, с лабаза.

Положим, где-нибудь на прииске издохнет животное: лошадь или корова. На больших приисках это бывало почти ежедневно. Павшее животное обычно вывозили в лес, примерно за версту от прииска, и бросали его здесь в таком месте, где было удобно устроить на деревьях особого рода «полати» — лабаз. Эти полати устраивались на высоте 2–3 сажен от земли и прикрывались кругом хвойными ветками, так что охотников, взбиравшихся на них, не было видно. В сумерки забирались на такой лабаз двое-трое охотников и, сидя тихо, не разговаривая и не куря, начинали выжидать появления зверя, который должен был подойти к падали.

Летом падаль быстро разлагалась и издавала сильное зловоние; чутье же у медведя такое, что он хоть за десять верст услышит этот запах и придет полакомиться если не в первую ночь, так в следующую, примерно в самую полночь. От охотников, сидевших на лабазе, невдалеке от приманки, требовалось соблюдение полнейшей тишины, чтобы не испугать зверя.

Интересно, как осторожно медведь подходит к падали. Не доходя полверсты до мертвого животного, он начинает красться и все прислушивается, хорошо понимая, что, возможно, и стерегут его где-нибудь люди. Подкрадывается медведь к падали так тихо и осторожно, что не треснет в густом лесу ни один сучок: кажется, даже заяц не смог бы тише прокрасться по лесу. Как это он ухитряется так проделывать, трудно даже понять.

Будучи еще сравнительно далеко от цели, зверь начинал останавливаться и подниматься на задние лапы и, стоя, осматриваться и прислушиваться: нет ли чего подозрительного. Стоял он так, совершенно недвижимо, минут пять и более, затем опускался, продвигался сажен на 20 и опять делал такую же стойку. Так он проделывал несколько раз, пока не подходил вплотную к падали. Обычно тогда уже охотники из лабаза, разглядев зверя, делали по нему сразу несколько ружейных выстрелов. Разумеется, медведя удавалось, большей частью, убить: если же охотники из-за сильной темноты или по каким-нибудь другим причинам промахивались по зверю, то зачастую последний, напуганный неожиданными выстрелами, заболевал известной болезнью и бежал, чтобы где-нибудь поблизости издохнуть.

Где же тут опасность при такой охоте на медведя?

Вот если, скажем, вы охотитесь в тайге на рябчиков, имея лишь дробовые патроны, то здесь может сложиться опасное для вас положение, когда вы встретитесь с медведем с глазу на глаз. Вообще же медведь старается уйти от человека, которого он обычно начинает чуять еще издали.

Мои многолетние наблюдения позволяют мне сделать заключение о том, что из всех зверей сибирской тайги медведь — самое умное животное. Жаль только, что он не может говорить, а то бы мог, пожалуй, поспорить, по своей понятливости, с каким-либо обитателем нашего русского глухого деревенского угла.

Пришлось мне все же один раз в своей жизни встретиться с медведем, исключительно опасным и дерзким.

Это было еще тогда, когда я работал в алтайской тайге, на приисках Асташева и Гинзбурга, находившихся на речке Солдатке, притоке реки Мрасы. Я решил поехать на один пустой, не работавший уже приисковый стан, чтобы в его окрестностях поохотиться на глухарей. Этот стан находился в 8 верстах от моих приисков. На нем жил только караульный, семейный человек, со стариками отцом и матерью, женой и ребятишками.

Я вышел на охоту, рассчитывая вернуться домой, на свои прииска, к вечеру.

Увлекшись охотой, я зашел далеко в тайгу и поздно вечером вернулся на стан. Было уже темно, ехать на свои прииска верхом одному, ночью, я побоялся и потому остался ночевать на стане. Постель мне постлали, по моей просьбе, в пустом складе, где я рассчитывал избежать неприятностей от клопов. Со мной улеглась спать в складе и моя охотничья собака — звали ее Амур. Позади склада тянулся небольшой ложок, в котором был устроен маленький дворик для скота, принадлежавшего караульному этого стана.

Только что я заснул (это было часов в десять или одиннадцать вечера), как услышал: заворчал мой Амур. Я цыкнул на собаку, она притихла, но несколько времени спустя заворчала еще сильнее. Я подумал, что к складу, где я спал, подошли, верно, собаки караульного и мой Амур ворчит на них; я рассердился на свою собаку и швырнул в нее сапогом. Она забилась под мою кровать и затихла.

Вдруг раздался ужасный, душу раздирающий рев, похожий на медвежий, который сразу поднял меня ото сна.

Что же оказалось?

Как потом все это выяснилось, медведь огромной величины подкрался тихо к скотному дворику, около которого я спал, схватил трехлетнего быка и поволок его в лес. Вот этот-то бык, находясь в объятиях медведя, и заорал диким, ужасным голосом, который я принял сначала за медвежий рев.

Я выскочил на улицу. Было темно — ничего было нельзя рассмотреть. Слышен был только какой-то шум, и доносился рев похищенного быка из молодого березника за скотным двором; по этому березнику зверь и тащил свою жертву. Поняв, в чем дело, я выстрелил в воздух несколько раз дробовыми патронами по тому направлению. Медведь не обратил никакого внимания на мою стрельбу и продолжал тащить несчастного быка в лес.

Из дома караульного выскочили женщины, отец его зажег факел, сделанный из березовой коры, и все двинулись отбивать быка у медведя; я продолжал стрелять на ходу из ружья. Но ни стрельба, ни горящие факелы не помогали: медведь не отпускал своей жертвы. Наше наступление продолжалось, может быть, шагов двести; бык продолжал дико вопить, но наши факелы уже начали тухнуть, и наконец наша экспедиция вернулась без всякого успеха.

И, только придя домой и несколько успокоившись, мы стали рассуждать: а что было бы, если бы этот дерзкий медведь бросил тащить быка и занялся нашими персонами? Мы решили, что нам не поздоровилось бы тогда.

Медведь утащил быка сажен на 200 от скотного дворика, задавил его, полакомился его внутренностями; затем выкопал яму, в которую свалил задавленное животное, и засыпал его сверху землею.

Возвратившись к себе на прииски, я послал рабочих к тому месту, где лежал задавленный медведем бык, чтобы сделать там лабаз. Вечером мы двое — я и один казак-охотник — отправились к лабазу, для охоты за медведем. Приехали мы на место засветло, когда только что закатилось солнце. Рассчитывая, что зверь придет к падали еще не скоро, мы расположились пока под лабазом, присели на землю и закурили.

Но вышло не так, как мы предполагали. Неожиданно для нас зверь пожаловал ужинать засветло и застал нас, охотников, сидевшими и курившими на земле, под лабазом. Это был громадный медведь; он шел по тропе от приисковой постройки нашим следом, а не из леса, откуда только мы и могли его ожидать. Мы увидели его, когда он был всего уже саженях в 50 от нас. Залезать на спасительный лабаз было некогда. Мы схватили в руки ружья и стали наблюдать за зверем. Не знаю, заметил ли он нас, но он свернул с тропы и подошел к месту, где был им закопан бык; тут он остановился, поднял голову и стал смотреть на лабаз. В этот момент одновременно раздались два наших выстрела.