Рыцарство. От древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми Страница 47

Граф Анжуйский Фульк Нерра (989–1040) двигал свои фигуры, как хотел, не проявляя чрезмерной щепетильности. Здесь описанаодна его хитрость, менее всего достойная рыцаря и совершенная после 1016 г.: «В то время анжерский граф Фульк, неспособный открыто взять верх над графом Ле-Мана Гербертом, сыном Гуго, обманом увлек его в капитолий города Сента [замок, где находилась aula, большой зал, место, предназначенное по преимуществу для совещаний без оружия], якобы желая уступить ему этот город в фьеф». Герберт не подозревал ничего дурного — к тому же разве не шел Великий пост? Вот так Фульк и захватил его в плен! К счастью, Адемар Шабаннский, по всей видимости, пересказывает здесь всего лишь легенду, но от этого некоторые объяснения, которые он приводит, не утрачивают интереса. Прежде всего любопытное место в этой авантюре он отводит женам обоих рыцарей. Фульк Нерра якобы поручил своей жене точно так же обмануть жену Герберта, которая, однако, была вовремя предупреждена и не поддалась на обман. Далее Адемар упоминает то, что могло даже обманщика удержать от убийства: «Фульк, опасаясь сеньоров Герберта и его супруги, не посмел его убить, но посадил его в заключение в очень надежное место на два года». И в заключение хронист ссылается на небеса: «Наконец Господь сам явил милость невинному». В библейских псалмах праведник ждет ее от Бога, но каким образом это произошло здесь? Устройство чудесного побега часто было удобным способом покончить, никого не унижая и не разоблачая, с переговорами, зашедшими в тупик: что делать с пленником, который у тебя на руках, за которого тебя порицают, который не соглашается на то, чего от него ждешь, и которого никак нельзя убить?

Тем не менее судьба пленников бывала различной, и тут гораздо чаще важную роль играла случайность, нежели справедливость. Одним везло, другим нет — и они расплачивались за первых. Это хорошо видно в истории с «хорепископом» Бенедиктом. Он, назначенный преемник епископа Эбба Лиможского, брат герцога Гильома IV, был захвачен в плен и ослеплен Эли, графом Перигорским. А через некоторое время виконты Лиможские (отец и сын, соправители) захватили в плен самого Эли и его брата Альдебера Маршского. Эли оказался в большой опасности, когда об этом пленении узнал герцог Гильом IV и оказал нажим на виконта: «Его собирались ослепить по “совету” герцога Гильома в отместку за хорепископа». Но его спасло чудо. «Он бежал из тюрьмы с Божьей помощью и вскоре умер паломником, на службе Богу, на пути в Рим». Возможно, что на Бога виконты Лиможские здесь все-таки лишь сослались: чтобы отделаться от обузы, они вполне могли сами дать пленнику ускользнуть, тайком, как в свое время порой выпускал пленников Геральд Орильякский. Вот вам и чудо, совершённое из классовой солидарности рыцарей первого сословия и по расчету виконтов как ход в политической игре между Пуатье, Лиможем и Перигé. После этого воздух Аквитании уже не очень подходил графу Эли — пора было бежать, причем под защиту святого Петра. Это не помешало ему умереть по дороге, один Бог знает, каким образом. Может быть, его все-таки настигла ненависть герцога?

Игра виконтов Лиможских становится очевидной, если обратить внимание на их мягкое отношение к брату Эли, захваченному вместе с тем, — Альдеберу Маршскому. «Надолго посаженный в свою очередь в лиможскую башню, он был наконец освобожден, после того как женился на сестре виконта Ги». Не стоит воображать романтическую страсть вроде той, какая вспыхнула между Фабрицио дель Донго и Клелией Конти, ни даже аналогию эпизода из XII в., когда «рыцарственный» рыцарь обольстил барышню вопреки желанию ее отца и брата. Нет, здесь рыцарь-феодал провел деловые переговоры с равными себе, с мужчинами, — о примирении, о смене союзных отношений, несомненно, основанной на вполне понятном материальном интересе к землям и замкам. И глаза потеряет только третий пери-горский брат, захваченный в плен герцогом, — хотя к покушению на хорепископа он не имел никакого отношения!

Однако Бог не утратил интереса ко всему происходящему — под Богом здесь надо понимать епископов, каноников, аббатов и монахов. Конечно, Он не стремился пресечь захваты пленников как таковые ^[84]. Адемар Шабаннский несколько раз описывает, как Он оберегает власть имущих, герцога Гильома, графов Юбера и Эли. Бог отнюдь не питал к ним ненависти — Адемар мог об этом прочитать в «Житии святого Геральда» Одона Клюнийского, если ему был знаком этот текст. Считалось, что это Он сохранил их всех от смерти, некоторых — от ослепления, и это Он позволил бежать Эли ^[85].

Действительно, в Аквитании тысячного года, а вскоре и во Фран-кии (или немного позже, несомненно, в подражание аквитанцам) многие рыцари, спасшиеся из плена, выражали благодарность мертвым святым, то есть их реликвиям, за удавшийся побег. Они приписывали заслугу в этом не только Богу, но и («по доверенности» [par delegation], как уточняли клирики и монахи) какой-нибудь легендарной мученице, вроде святой Веры Конкской, чье твердое сопротивление гонителю, духовная победа над ним якобы предвещали их победы и служили порукой таковых. В плену они взывали к ней, призывали ее, по их словам, часто давали ей обеты, и она являлась им, расторгала узы, открывала двери, усыпляла стражей, при необходимости давала возможность незаметно пройти через большой зал донжона или даже совершить опасный прыжок в бездну. Это главная причина отправления культа святой Веры Конкской, как уточняет Бернар Анжерский, клирик северной школы, прибывший сюда в 1010-х гг., чтобы разобраться в вопросе, а потом изложивший историю ее прекраснейших чудес (за период с 982 г.) в красивых латинских рассказах и ученых рассуждениях. Вскоре у святой Веры появятся соперники: святой Леонард Ноблатский в Лимузене, святая Онорина Конфланская под Парижем и многие другие, даже в Нормандии, что показывает, как распространен был захват рыцарей в плен во всей феодальной «Галлии» XI и XII вв.

Таким образом, эти чудеса свидетельствуют о распространенности практики, которая может показаться еще очень варварской, если забыть, что она пришла на смену убийству. Но не свидетельствует ли она в то же время о том, что представители знати, уже обладавшей какими-то рыцарскими чертами, повсюду относились друг к другу бережно и что их старались мирить друг с другом? Ведь, в конце концов, странно, что столько уз распадалось сами собой и столько тюремщиков забывалось сном. Насколько прочными они были, эти узы? Только ли святая Вера велела тюремщикам закрывать глаза? В Тюренне дама Беатриса якобы хотела выпустить целую группу пленников, но один из рыцарей замка, смертельный враг одного из них, удержал ее от этого — и она бежала сама! Отправляясь благодарить святого или святую и рассказывать о чуде, беглец сам становился паломником, чудесно ими спасенным, и это обеспечивало ему определенную защиту, как и его сообщникам, если таковые были, ведь он старался не выдавать их как предателей сеньора.