Пальто с хлястиком - Михаил Шишкин Страница 47

И вот сейчас он уже вырос, но тот мейл тоже закончил такой загадкой.

В его возрасте я уже давно все про себя знал. Я знал, что хочу в этой жизни: писать книги и путешествовать. И я знал, что все это невозможно. Потому что родился в такой стране, в которой то, что напишу, никогда не будет опубликовано, и меня никогда не выпустят за границу путешествовать. Это была страна рабов, и мои родители были рабами и родили еще одного раба. Тот шестнадцатилетний юноша знал, что именно хочет, но все это было невозможно – и он чувствовал себя несчастным.

А моему сыну все открыто: он уже объездил полмира, он пишет, снимает кино, устраивает концерты, на которых выступает со своей музыкой. Но он до сих пор не знает, что же он по-настоящему хочет в этой жизни. И от этого он тоже чувствует себя несчастным.

Наверно, счастье не зависит ни от рабства, ни от свободы.

И вот я не спеша шагал по тропке в сторону Лейкербада, кругом остро пахло теплым солнечным лесом, сосновой смолой и земляникой, и думал о том, что же все-таки не может влезть в кастрюлю, в которую поместится и млечный путь, и все галактики, и все мироздание с самого начала до самого конца?

И тут я встретил моего отца. Он шел мне навстречу с рюкзаком за плечами, в крепких горных ботинках, загорелый, здоровый, молодой. Это был мой отец, но он был не таким, каким я знал его перед смертью, – седым, спившимся, скрюченным, а таким, как я помнил его из детства. Я остановился, пораженный, а он шагал ко мне легко и бодро, как шагает уставший путник после целого дня, проведенного на горных тропках, подходя, наконец, к месту завершения долгой и прекрасной прогулки.

Поравнявшись со мной, он улыбнулся и сказал:

– Grüezi!

И я ответил ему:

– Grüezi!

И он зашагал дальше к Бренчену.

То, что мой отец заговорил со мной по-швейцарски, вернуло меня к реальности. Разумеется, этот молодой человек, которого я намного старше, никак не мог быть моим отцом, сгоревшим в московском крематории в своей форме моряка столько лет назад.

Мой отец во время войны был подводником на Балтийском море, и у нас на стене висела фотография его “Щуки”. В детстве я страшно гордился, что у моего папы была подводная лодка, и все время срисовывал ее с фотографии в школьную тетрадь, и выводил на носу номер: Щ‑310. Каждый год на День победы 9 мая отец доставал из шкафа свою матросскую форму, которую все время перешивал из-за растущего с годами живота, и надевал все свои награды. Потом я вырос и понял, что в 44-м и в 45-м году отец топил немецкие корабли, которые эвакуировали беженцев из Риги и Таллина. Сотни, если не тысячи людей нашли свою гибель в водах Балтики – за это отец получил свои ордена. Я давно не горжусь им, но и не осуждаю. Была война, и мой отец в той войне победил. Он мстил за брата.

Отец ушел добровольцем на войну в восемнадцать лет – мстить за Бориса, он так мне говорил. Его старший брат погиб летом 41-го.

В детстве я каждое лето проводил у бабушки, в дачном поселке Удельная под Москвой. На стене в комнате висели старые фотографии. На одной ее сыновья – два подростка, два брата сидели обнявшись, голова к голове, касаясь друг друга лопоухими ушами. Теперь на фотках все всегда улыбаются, а они смотрели в объектив серьезно, будто знали все, что с ними скоро произойдет. На другой фотографии застыл юноша с наушниками – Борис был радиолюбителем, учился на телефониста.

Помню, как бабушка разворачивала стертый листок “Извещения”, целовала и утирала слезы. Ему было двадцать лет. Сейчас это просто невозможно себе представить, когда смотрю на моего сына. Мальчишка ведь, ребенок еще совсем. А тогда, в детстве, Борис мне казался большим взрослым героем.

Мой дед, тоже Михаил, был тамбовским крестьянином. Вернее, конечно, это я – тоже. Его арестовали во время коллективизации в тридцатом году. Бабушка рассказывала, как к ним на двор пришли забирать корову, он стал возмущаться, что ему нечем будет кормить двух маленьких детей. Его арестовали как “подкулачника” и отправили в Сибирь на строительство Байкало-Амурской магистрали. С БАМа он каким-то образом передал два коротких письма и потом там сгинул. Бабушке, когда умирала, уже было 95. Помню, я ей звонил, и она сначала говорила со мной нормально, а потом вдруг начинала спрашивать: “Это кто? Миша? Какой Миша?” Я ей говорил: “Это я, Миша!” Бабушка начинала кричать в трубку: “Что вы делаете! Оставьте его! Не надо его забирать! Отпустите его! Миша, куда они тебя ведут?” Это она снова оказывалась в том году, и ее Мишу снова арестовывали. Чтобы не умереть с голоду, бабушке тогда пришлось бежать из деревни с двумя детьми, моим отцом и дядей Борей. Под Москвой она устроилась работать уборщицей и всю жизнь потом проработала нянечкой в детском саду.

А отец во всех анкетах скрывал, что он сын врага народа и боялся, что это откроется. Сыну ведь так важно гордиться своим отцом. А у моего отца вместо гордости всю жизнь в душе жил страх.

Та истертая на краях пожелтевшая бумажка, которую целовала бабушка и над которой она плакала, была на самом деле не похоронка, а извещение о том, что Борис пропал без вести где-то в районе Кандалакши. Это городок в Карелии. Я теперь представляю себе, что она всегда надеялась, что он не погиб, что где-то живет. Ведь что такое “пропал без вести”? Что угодно. Она ведь думала: а вдруг он жив, а вдруг они когда-то встретятся? И отец тоже надеялся, что брат жив.

Бабушка умерла в 93-м, отец в 95-м. И вдруг в 2010-м со мной произошло то, что обычно в жизни не происходит, это может случиться в каком-то кино или в книге. Я оказался в Норвегии, там вышел перевод моего романа “Венерин волос”, и меня пригласили в поездку по нескольким городам с выступлениями. И вот с моей норвежской переводчицей Марит Бьеркенг мы гуляли по Тромсе, это городок на севере Норвегии, и зашли в местный небольшой музей. Там была выставка о русских военнопленных в Норвегии во время войны. В район Тромсе немцы эвакуировали при отступлении свои лагеря из Финляндии. Вспомнилось вдруг странное слово из детства – Кандалакша. Это ведь то место, откуда пришло извещение! Это где-то в Карелии. И я подумал: а вдруг мой дядя Боря попал там в плен, а потом, в 44-м, оказался с лагерем в Норвегии? Марит помогла мне сделать запрос в норвежские архивы. Копию регистрационной карточки военнопленного Бориса Шишкина нашли сразу и прислали мне по мейлу.

Персональная карточка военнопленного. Заведена 29 августа 41-го. Stalag 309. Этим номером обозначалась сеть лагерей в Финляндии. Каждому военнопленному давали железную бирку, его номер 1249. Шишкин Борис. Родился 30 декабря 1920 года в селе Ново-Юрьево. Национальность: русский. Рядовой, номер части, гражданская профессия: радиомеханик. Взят в плен 27 августа. Здоров. Отпечаток его пальца. Фамилия и адрес родственников на родине военнопленного. Мать Любовь Шишкина – это моя бабушка.

Читал это и остро ощутил, что такое воскрешение из мертвых. Этот человек, мой двадцатилетний дядя, этот мальчик вдруг ожил! И так больно стало, что ни моя бабушка, ни мой отец не дожили до этого дня.