Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты - Макар Бабиков Страница 47

После разгрома на Могильном отряд пополнился новыми добровольцами, в него пришли с кораблей и из береговых частей краснофлотцы и старшины, настойчиво просившие зачислить их в разведку.

Но в поредевшей норвежской группе разведчиков становилось все меньше и меньше. Если в самом начале войны, осенью сорок первого, немного норвежцев перешло на советскую землю с остатками группы Кудрявцева, то теперь бойцы Сопротивления, что помогали заброшенным на долгое сиденье разведчикам, в Советский Союз не уходили. Они оставались на родине и там несли опасную службу. Изредка кого-нибудь переправляли на короткое время в Полярное или в Мурманск, чтобы проинструктировать, снабдить всем нужным для работы. И снова через море на родину.

Разведку на Варангере необходимо было усилить, но норвежская часть отряда задачу эту в полной мере решать уже не могла.

В отделе скрупулезно исследовали все обстоятельства провала групп, извлекали уроки.

И хотя не докопались до полной ясности, в северную Норвегию в начале октября высадили с моря еще две группы: одну — в район мыса Нордкин, другую — к северной оконечности Порсангер-фьорда.

Наряду с долговременными группами отряд получил приказ высаживать на Варангер разведчиков на несколько суток или на ночь, добывать документы, приводить пленных.

Всем боевым ядром перебазировались на Рыбачий. У самой вершины губы Большой Волоковой, на перешейке между Рыбачьим и Средним отряду подыскали большую землянку. До войны тут помещался минный склад. Война постепенно опорожняла его, раз за разом выгребала смертоносные чудища. Настал день, когда он совсем опустел.

В этом бывшем складе и поселился отряд. Вдоль длинных стен поставили сплошные двухъярусные нары, потолок из-за нехватки досок обтянули плащ-палатками, чтобы не сыпалась в щели между бревен накатника торфяная труха. В середине вытянутого в длину сводчатого помещения на кирпичное основание положили большую железную бочку, пристроили к ней дверцу, вывели трубу. Получилась печь. Топить ее приходилось круглосуточно, иначе воздух до углов не прогревался, чуть только дрова в топку переставали подбрасывать, мгновенно выстуживало недавнее тепло. У входа и у дальней стены повесили два фонаря «летучая мышь», возле печки на неоструганном дощатом столике стояла керосиновая лампа.

Жилье получилось сравнительно теплое, здесь можно было и поесть, и переодеться, и оружие почистить, имущество привести в порядок. Спать, правда, приходилось все же одетыми.

До причала было всего с сотню метров. Там стояли торпедные катера, когда два, когда четыре, а то и целый дивизион собирался. В дополнение к изрядно побуравившим море катерам Д-3 пришли от союзников, из США, «хиггинсы» и «восперы». Они были крупнее советских, быстроходнее. И торпед на каждом находилось тоже по две. Только «хиггинсы» покрашены в шаровый цвет, как и североморские корабли, а «восперы» почему-то американцы прислали белые. Может, рассчитывали маскировать на фоне заснеженных берегов и плавающих льдов?

В ту зиму катеров стало столько, что они образовали целое соединение. А в войну вступали одним звеном.

Невдалеке от жилья разведчиков на склоне небольшого увала находились землянки катерников.

Первое время разведчики кормились сухим походным пайком. Он питательный, калорийный, с мясными и рыбными консервами, галетами, сгущенным молоком и шоколадом, но для оседлой жизни непрактичен: сухомятка скоро приедается.

У катерников в одной из землянок был камбуз, там они готовили и питались. Боцман катера и одновременно кок Володя Ягоджинский — матрос богатырского роста и сложения, хоть картину с него пиши, — ловко управлялся с бачками, мисками и чумичками. В землянке-столовой у него порядок, все вымыто, прибрано.

Отряд тоже встал к ним на довольствие. Выписали паек по базовым нормам, внесли свою долю и стали ходить в эту общую столовую.

Постепенно обжились, ознакомились. Узнали дорожки и тропки к соседям — морским пехотинцам, артиллеристам, отыскали путь к недалекому госпиталю, где служило немало симпатичных медсестер, стали наведываться в клуб. Но местное начальство особого гостеприимства не выказало, пришлось командиру и замполиту просить, чтобы ребят пускали в кино и на танцы.

По вечерам, когда завывал ветер, пуржило, переметало все тропки-дорожки, усталые, намаявшиеся за день на море и в снегу разведчики собирались в своей просторной землянке, жались поближе к печке, к свету. Только те, кто постарше годами да у кого характер не слишком общительный, оставались лежать на нарах, отдыхали да в уединении размышляли о чем-то своем.

Редко к общему разговору присоединялся Миша Черных. И ростом он удался, и статью, и лицо мужское, крупное, привлекательное, но был молчалив, не любил вклиниваться в беседы, лишь изредка бросал меткую, ядреную фразу и опять замолкал надолго. Неразговорчивость его была, видно, от крестьянского происхождения. Родом он из Коми, из самой южной ее окраины, присоседившейся к землям вятским, из села Летки. Хотя большая часть крестьян занималась земледелием, Миша в молодости больше таежничал, охотился. Может, тогда и привык к одиночеству.

Не часто подходил к компании Андрей Пшеничных. Он воронежский, из Лисок, давно на Мурмане. Перед войной и в первое ее время служил по вольному найму в бригаде подплава, потом, когда был мобилизован, попросился в разведку. В отряде было много подводников, знавших его. Они и рекомендовали его в отряд. Годами он был постарше большинства, у него трое или четверо детей, все в эвакуации. Семья жила в Лисках по военному времени трудно. Андрей надеялся получить отпуск, съездить к домашним. Он готовился к поездке, откладывал из пайка в запас сгущенное молоко, шоколад.