Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе Страница 47

Однако в 1908 году страсть Отто Гросса к Эльзе Яффе стала постепенно охладевать, после того как она сообщила ему, что не намерена отказываться от визитов хирурга. Для экстатичного Отто это было уже слишком: чтобы объект его желания имел к кому–то сугубо физический интерес, т. е. желал примитивного, лишенного теоретической подоплеки секса, к тому же с человеком, «являющимся воплощением демократического принципа», что для Гросса, вероятно, означало, что этот человек не был восторженным читателем Ницше, — такое он стерпеть не мог. Ничего не имею против связей на стороне, сказал прелюбодей своей любовнице, но с кем — это уж решаю я. Гросс — учитель чувствует, что его предали: говоря о правах женщин, он вовсе не имел в виду, что их реализация в жизни может заключаться в том, что женщины станут отдаваться недостойным.

Та же, кого так строго распекли, предельно ясно понимает подлинный характер ситуации. Эльза пишет в ответном письме: «Теперь пророк в каком–то смысле сжег в своем огне последние остатки Отто–человека, лишив его способности любить другого индивида индивидуально, приспосабливаясь к его своеобразию» ^[504]. На самом деле там, где эротика становится религией, индивиды являются лишь средством достижения, в конечном счете, духовных целей: люди занимаются сексом не для того, чтобы получить удовольствие, а чтобы показать, что это возможно, и тем самым подтвердить некий принцип. Но Эльза Яффе не желала быть образцовым соратником в борьбе за победу эротической революции; она была — уместно ли здесь сказать «всего лишь»? — невероятно уверенной в себе женщиной и женой, которая во время своего замужества имела романы по самым разным причинам.

Однако как все это связано с Максом Вебером, помимо его свидетельских показаний в кругу гейдельбергских знакомых и сплетников? Во–первых, история Эльзы Яффе (а у нее еще будет продолжение) свидетельствует о трансформации того буржуазного мира, к которому принадлежал Вебер. Вначале мы указывали на три измерения буржуазной жизни в последней трети XIX века: это имущество, политическое участие и образование, основанное на науке и эрудиции. Особые обстоятельства женитьбы и «соратнических» отношений Макса и Марианны Вебер, которые прошли испытание кризисами их биографий, выводят на первый план еще одно, четвертое измерение буржуазной жизни — брак, подчиняющийся строгому нравственному контролю и предполагающий наличие любви. Теперь же, под влиянием характерных для философии жизни настроений, традиционные нормы, регулирующие семейную жизнь, постепенно уходят в прошлое. Представители образованной части населения путем бесконечных дискуссий в каком–то смысле пытаются добиться для себя разрешения преступления норм морали по эротическим мотивам. При этом неслучайно ключевое значение имела ось Гейдельберг–Мюнхен: в то время как в Берлине, по наблюдению экономиста Эдгара Залина, была сосредоточена академическая элита, одобрявшая политический курс кайзера Вильгельма, в Гейдельберге было много таких, кто этот курс отвергал, а в Мюнхене находились и те, кто отказывался его реализовывать. Высокое положение женщин в гейдельбергском обществе и постоянное присутствие «сексуальных вопросов» в общественных дебатах порождали атмосферу, которая поначалу казалась Максу и Марианне Вебер проявлением слабости коллективной воли — как бы то ни было, оба они были убеждены, что сама по себе половая жизнь не может породить новые этические нормы. «Никто не „отрекается“, но каждый берет себе столько цветов, столько солнца, сколько ему позволяет другой», — вздыхает Марианна Вебер в 1910 году. Она опасается, что и ее нравственность «испарилась ввиду событий последних лет», во всяком случае, у нее больше нет сил требовать от других чего–то такого, насчет чего она не уверена, что сама она в такой же ситуации сможет проявить твердость духа. Впоследствии она признается, что Эльза Яффе «лишила [ее] естественного отношения к морали». В конечном итоге то же самое можно было сказать и о Вебере, а случай Эльзы Яффе был не единственным из тех, что заставляли людей, прежде, как им казалось, имевших твердые моральные устои, чувствовать себя скованно и неуверенно ^[505].

Дело в том, что кризис в семье Яффе не был единичным случаем. Если посмотреть на жизнь гейдельбержцев с позиций сегодняшнего дня, то складывается впечатление, будто они стремились буквально воплотить понятие «югендстиль» в своей личной жизни. Объективные масштабы явлений, о которых здесь идет речь, можно проследить по адресной книге Гейдельберга за 1912 год: если в 1880 году в городе проживало девять разведенных мужчин и шестнадцать разведенных женщин, но при неуклонном росте этих показателей в 1910 году они составили пятьдесят два разведенных мужчины и сто двенадцать разведенных женщин ^[506].

Однако события вокруг Эльзы Яффе и Отто Гросса волновали Вебера не только как современника, высоко чтившего нормы морали, которые еще совсем недавно казались обязательными для всех и которые он чтил с тем большим рвением, чем больше героизма требовало подобное отношение. На самом деле Вебер просто–напросто ревновал. Причем его ревность относилась и к конкретной личности, и к ситуации. Чрезвычайно привлекательная личность, в течение долгих лет постоянно находившаяся в непосредственной близости от него, заводит любовную интрижку с его коллегой, получив от него то, что, как ей кажется, делает ее жизнь ярче, совершенно не заботясь о том, что о ее поведении говорят другие. При этом она совершенно не теряет голову и не следует слепо заветам гуру, с которым находится в интимной связи. Вместо этого она лишь со свойственным ей задором ждет от других, что и они воспользуются этой свободой. И здесь присутствует мотив, который, вероятно, был близок и понятен Максу Веберу — этому рано созревшему, не по–детски умному ребенку, усвоившему идеалы мужского поведения, которым сам он не мог соответствовать полностью: если любовь и желание должны предшествовать браку, то где и как им можно научиться? Достаточно ли для этого чтения романов? Впрочем, в тех романах, что читал молодой Вебер, речь все равно шла об исторических делах государственной важности, а из романов Вальтера Скотта немного можно почерпнуть о науке брака. Что касается посещения борделей, то они не учат тому, как самоотдача может сочетаться с уважением. Стало быть, не остается ничего другого, как учиться любви, и прежде всего половой любви, методом проб и ошибок. Эльза Яффе, нарушив супружескую верность, разрубила этот гордиев узел, возникший в результате того, что в те годы от человека требовалось жениться по любви, не вступать в половые отношения до брака и соблюдать моногамию. Она же воспользовалась открывшейся перед ней возможностью и решила учиться половой любви уже после свадьбы. Совершенно логично, что Макс Вебер, который разрывался между дисциплиной и страстью, воспринял такое поведение как личный вызов.

В сентябре 1907 года Вебер дает волю своим эмоциям и пишет Эльзе Яффе многостраничное письмо. До этого Отто Гросс написал о ней статью для «Архива социальных наук». Вебер статью не принял и решил сообщить об отказе Эльзе под предлогом, что личный отказ может обидеть д-ра Гросса. Гросса он называет «рассеянным человеком» и упрекает его в том, что, подобно другим последователям Зигмунда Фрейда, он сошел с пути научного исследования. «Категориальная ошибка!» — восклицает Вебер, уличив Гросса в том, что из несовпадения нормы с естественными стремлениями он делает вывод о ее недействительности. По Гроссу выходит, что, когда от солдат требуют побороть свой страх, это приводит к вытеснению чувства страха, а значит, такое требование неприемлемо с морально–психической точки зрения. А когда Отелло или любой другой обманутый муж или любовник выплескивает наружу свою ревность, то с точки зрения «новой» сексуальности подобное поведение правильно, ибо только выплеск эмоций в действии позволяет уберечь нервы от разрушения?