Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур Страница 47

Банкир смущённо откашлялся.

— Видишь ли, Якоб, когда я находился во Франкфурте, улаживая формальности с твоей женитьбой, я узнал, что дирижёр Дюссельдорфского оркестра собирается подать в отставку, и...

— И ты бросился туда и убедил его, что лучшей кандидатуры на этот пост, чем твой сын, нет... — В импульсивном порыве он наклонился к отцу и взял его руки в свои. — Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя за всё, что ты сделал для меня...

— Сможешь, совершив хотя бы одно великое и доброе дело в жизни.

— Я постараюсь. А пока благодаря тебе я счастливейший человек на свете. У меня замечательная жена, и передо мной открывается новая карьера. Сегодня утром я получил письмо от попечительского совета Певческой академии. Они пересмотрели своё решение и хотят встретиться со мной в конце лета, чтобы обсудить вопрос о моём назначении директором.

— Это очень большая честь для такого молодого человека, как ты. Ты сказал об этом Сесиль?

Феликс заколебался:

— Ещё нет, отец. Ей кажется, что она будет счастливее в маленьком городке. Я поговорю с ней, когда мы поедем в отпуск. Она поймёт.

Старик с минуту молчал, потом произнёс:

— Женщины иногда обладают странной интуицией. Именно твоя мать посоветовала мне переехать из Гамбурга в Берлин. Ты никогда не пожалеешь, если будешь следовать советам Сесиль. Хорошая жена — величайшая удача, которая может выпасть мужчине, даже если иногда он так не думает.

Сразу после отъезда Авраама Мендельсона Сесиль начала упаковывать вещи и закрывать дом. С тяжёлым сердцем она опустила шторы, которые так радостно повесила два года назад. Одна задругой картины, безделушки, дагерротипы в золотых рамах покидали свои места и оказывались в бездонных чемоданах. Даже «отвратительная» статуэтка голой женщины была извлечена из шкафа, получив свою маленькую порцию сожаления. Да. Они были счастливы в этом аккуратном домике с видом на Рейн. Они знали много мирных и нежных моментов. И главное, начали узнавать друг друга. А теперь они уезжали. Уезжали как цыгане, потому что не знали, куда едут. Феликс ушёл с поста дирижёра Дюссельдорфского оркестра. Он был слишком зол и обижен. После триумфа фестиваля городской совет и попечители упрашивали его остаться. Он отказался. Он мог быть очень упрямым!..

Это была ещё одна черта его характера, которую она открыла. Он слушал её советы и обычно следовал им, но, если он что-то решил, сам Святой Дух не мог бы принудить его изменить своё решение. Тем не менее, он не имел никакого предложения из Берлина, даже серьёзной перспективы подобного предложения, но ему словно было всё равно. Руководитель какой-то кафедры написал ему, предлагая должность профессора музыки, но он смял письмо и швырнул его в камин.

— Профессор! Ты можешь представить меня в роли профессора?.. — И он изобразил пантомиму, которая заставила её рассмеяться, несмотря на разочарование, — напыщенного учителя музыки в очках, обращающегося к классу.

Куда они поедут после каникул в Швейцарии? Возможно, в Берлин. Он очень хотел туда поехать, и куда ещё им деваться? Конечно же не во Франкфурт, в «деревню», как он его называл... Ну да ладно, пусть Бог укажет им путь и направляет их шаги...

Феликс сопровождал жену во время прощальных визитов. Он был, как всегда, корректен, говорил правильные вещи, сохранял на лице вежливую улыбку, но она знала, что ему скучно и не терпится уйти. Наконец настал день отъезда. Густав и Катрин должны были остаться в доме и ждать указаний. Феликс был счастлив, как малиновка, когда карета откатила от Дюссельдорфа.

— Господи, как я рад, что всё кончено! — вздохнул он с облегчением. — Если кто-нибудь при мне упомянет о музыке, я застрелю его. Целых два месяца я не хочу ничего делать, кроме как есть и спать...

— И ловить рыбу.

— Нет, даже этого не хочу. Мечтаю просто лежать на траве и дремать, положив голову тебе на колени.

Спустя три недели настал день, когда он сделал именно это. Вокруг них расстилался луг, как зелёный ковёр. Её соломенная шляпка лежала на траве, подобно огромной ромашке. Около них журчала речка, разбиваясь пенными брызгами о блестящие скалы. Стоял полдень, и в безоблачном небе высоко и неподвижно висело солнце.

— Ты знаешь, что больше часа лежишь, положив голову мне на колени? — спросила она.

Он продолжал жевать травинку.

— Мужчина был создан для того, чтобы лежать, — заявил он глубокомысленно через некоторое время. — Взгляд на анатомию человека должен убедить тебя в этом. Если Создатель хотел бы заставить человека стоять, Он бы придал ему форму пирамиды. — Он бросил взгляд на её склонённое лицо. — Из тебя получилась бы очень симпатичная пирамидка.

Она с улыбкой покачала головой, как мать, прощающая глупость своего ребёнка:

— Ты никогда не повзрослеешь.

— Мужчины вырастают, умнеют и хорошеют с годами. Женщины же сначала растут в высоту, затем в ширину и быстро превращаются в объекты, вызывающие отвращение. Таков закон Вселенной. — Он погрузился в молчание, зажав между улыбающимися губами травинку.

Она нагнулась и поцеловала его в кончик носа.

— Можешь говорить глупейшие вещи, но я люблю тебя. — Она была счастлива, потому что напряжение последних недель в Дюссельдорфе оставило его, и к нему вернулась его насмешливая весёлость, являвшаяся отражением его внутренней умиротворённости. Вначале она была озадачена, почти огорчена его юношеским озорством. Женатым мужчинам полагалось быть солидными, молчаливыми, всегда думающими о серьёзных вещах. Теперь она поняла, что это было инстинктивным расслаблением очень эмоциональной, сверхчувствительной натуры. — Разве ты не хочешь посмотреть свою почту? Она пришла вчера.

— Выброси её, — сказал он, махнув рукой. Затем без всякого перехода продолжал: — Швейцарцы — самые умные люди в мире. При различных национальностях, религиях и культурах они умудрились жить в мире друг с другом и со своими соседями. — Он взглянул на неё, словно погруженный в какие-то глубокие размышления. — Теперь я понимаю, что основная причина, по которой я позволил тебе заманить меня в ловушку женитьбы, в том, что твой отец был швейцарцем.

Она игриво взъерошила ему волосы:

— Заманила тебя в ловушку, ты сказал?

— Конечно. Ты была тогда восемнадцатилетняя старая дева и отчаянно хотела заполучить мужа. В тот момент, когда ты увидела меня, ты догадалась, что я кладезь мудрости, образец благородства, обладающий храбростью льва, великодушием слона...

— Ты прочтёшь свою почту или нет? — перебила она.

— Хорошо, — проворчал он, садясь. — Давай взглянем на этот вздор.

Из плетёной корзинки она достала пачку писем и протянула ему. Он просматривал обратные адреса, небрежно бросая конверты ей на колени. Вдруг его рука замерла.

— Что это такое? — пробормотал он.

Его нахмуренное лицо превратилось в маску сосредоточенного внимания, когда он срывал сургучные печати.