Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер Страница 47

– Иди, дорогое дитя мое; да будут с тобою боги Египта и да осветит Ра каждый шаг твоей жизни.

При этих словах Потифэра повернулся и, не говоря ни слова, быстро вышел из залы: ярость, ненависть, унижение его кастовой гордости душили его. Едва он вышел за дверь, как кто-то схватил его за руку и прошептал над его ухом: «Идем!»

То был Верховный жрец храма Пта в Мемфисе. Молча прошли они в галерею, поднялись по лестнице и вышли на террасу одного из высоких пилонов, стоявших по бокам царского дворца.

– Приди в себя, брат мой! Мы одни, и здесь я могу сказать тебе, что сочувствую и разделяю твое горе! – сказал жрец Пта.

Но Потифэра молчал по-прежнему; он прислонился к перилам, следя жадным взором за длинной вереницей огней, которые волнистыми изгибами тянулись от подножия дворца, мало-помалу теряясь в дали.

Это были сотни факелов, сопровождавших свадебный кортеж во дворец Адона. Туда уносили его ребенка, и каждый шаг, удалявший от него дочь, казалось, глубже и глубже вырывал между ними пропасть. В диком бешенстве Потифэра погрозил кулаком в пространство.

– Проклят… будь проклят! – как шипение, вырвалось из его уст. – Пес нечистый! Отчего не могу я убить тебя раньше, чем ты покроешь неизгладимым позором мою касту и мою дочь?

– Дочь Потифэры останется навсегда чистой, как драгоценный камень, к которому не пристает никакая грязь. Час мщенья приближается, и кровь «нечистого» смоет оскорбление, нанесенное им нашей касте! – прошептал жрец Пта.

То, что звучало в его голосе, что блестело в грозном взгляде, которым он следил за длинной линией факелов, вернуло спокойствие Потифэры. Молча пожали они друг другу руки.

XII

С поникшей головой Аснат вышла вслед за мужем из дворца фараона и села с ним в великолепные – вызолоченные и изукрашенные – носилки, уносившие ее в новую жизнь.

Долгое молчание царило между молодыми супругами. Наконец, Иосэф наклонился и, пожимая руку молодой жены, прошептал:

– Твои оплакивают тебя, как мертвую; забудь эту связь с прошлым, которую они же сами разрывают по своей гордости. Отдайся мне всецело, доверь мне свое сердце и свою судьбу! Клянусь, ты никогда не пожалеешь об этом.

Рука Аснат задрожала в его руке; при свете факелов он заметил, каким лихорадочным блеском горели поднятые на него глаза.

– Я никогда не могу полюбить тебя; между тобою и мной стоит Гор и проклятие моей касты! – ответила она нерешительно, с неподдельным оттенком страха и правды в голосе.

Иосэф вздрогнул, но не успел ничего ответить, так как носилки остановились у входа в его дворец, сказочно освещенный и разукрашенный. Разноцветные плошки обрисовывали все его контуры; в огромных бронзовых и каменных чашах горела смола; повсюду развешены были ковры, пурпуровые ткани и гирлянды цветов. Мимо рабов, стоявших с факелами в руках по обеим сторонам, предшествуемые детьми, усыпавшими путь их цветами и волшебными травами, предназначенными оградить их от всякого тайного злого влияния, – молодые вошли в дом.

Там встретил их жрец богини Гатор, поднесший им амулеты и осыпавший зерновым хлебом, – символ изобилия, которое должно было наполнять их жизнь; затем управитель, став на колени, поднес две золотые чаши с вином и медом. Отпивая, Иосэф передавал чашу жене. Когда оба они отведали и вина, и меда, Адон отвел молодую жену в предназначенные для нее покои, а сам вернулся к молодежи, – высшей аристократии Мемфиса, сопровождавшей его свадебный поезд, – чтобы осушить с ней еще последнюю чашу вина и одарить каждого на память о нынешнем дне.

На своей половине Аснат была встречена кормилицей и женщинами, назначенными ей в услужение. Молодая ласково приняла их поздравления, затем, освободившись с их помощью от тяжелых, покрывавших ее уборов, надев легкую тунику и заплетя свои длинные волосы, отпустила всех за исключением своей кормилицы.

– Где шкатулка, которую я велела принести тебе, Танафи?

– В опочивальне, дорогая госпожа, – ответила нубиянка, поднимая тяжелую с бахромой завесу из вавилонской ткани.

Спальня, большая четырехугольная комната, освещалась днем двумя окнами, закрытыми теперь полосатыми занавесями; стены были раскрашены наподобие развешенных ковров, пол покрывали разноцветные циновки. В глубине комнаты, на возвышении, задрапированном полосатыми, белое с красным, тканями, видна была кровать кедрового дерева, украшенная золотом и слоновой костью. У противоположной стены, в нише, к которой вели три ступени, стояли статуи богов, убранные цветами и повязками; на маленьком, чудной работы, столике было все необходимое для жертвоприношения. Лампады с душистым маслом озаряли кротким светом нишу и всю комнату.

Подойдя к маленькой шкатулке, на которую указала ей Танафи, Аснат открыла ее и вынула запечатанные таблички.

– Завтра утром ты снесешь их к отцу, а теперь оставь меня одну, кормилица; я помолюсь богам! – прибавила она сдавленным голосом.

Как только нубиянка послушно вышла и, как верная собака, улеглась на пороге соседней комнаты, Аснат достала со дна шкатулки купленный у колдуньи флакон и поставила его на ночной столик в изголовье постели. Затем она подошла к нише, сделала возлияние вина, покурила ладаном и, подняв руки, стала на колени.

– Предвечный отец всего сущего, – вполголоса молилась она, – Озирис, создавший меня из руки своей, и ты, Изида, божественная матерь, вы видите душевную тоску мою и поддержите меня в минуту принесения в жертву моей жизни! Я умираю за землю Кеми, чтобы оградить от посрамления священную касту ваших служителей. Я прихожу к вам чистою и душа моя чужда всякой мерзости: я почитала богов, я никому не причинила зла, я одевала нагого, кормила голодного; никто из-за меня слезы не проливал; я щедро приносила вам жертвы и воздавала должное почитание вашим изображениям. Я чиста, чиста, чиста! К тебе взываю я, Анубис, водитель теней; направь и поддержи меня на пути чрез царство мрака, защити меня от опасностей и чудовищ Аменти. Ты же, Озирис, и 42 судии, примите меня в лоно вечного света; откройте очи и уши мои; утешьте родителей моих, которые будут в горе!

Раскрасневшись, лихорадочно возбужденная, она встала и подбежала к постели. На столе была приготовлена чаша и маленькая, прекрасной работы, серебряная амфора с вином. Дрожащей рукой откупорила Аснат флакон и хотела уже влить яд, но вдруг, вздрогнув, остановилась: неожиданная мысль пришла ей в голову. Зачем ей было умирать одной; Иосэф мог, жестоко отомстив за ее смерть родным и всей касте, утешиться потом с другой; и дочь другого Верховного жреца займет ее место. Странное чувство, смесь гнева и озлобления, к которым примешивалось и еще что-то, – чего она не могла определить, – вдруг охватило Аснат…

– Умирай тоже! – прошептала она с загадочной улыбкой. – Тем же ударом освобожу я и Египет от нечестивого притеснителя, который осмеливается господствовать над нами и унижать служителей богов.

Она влила половину яда в чашу и выпила ее залпом, потом наполнила ее снова и вылила все, что оставалось во флаконе. – Перед сном он выпьет вино; мы умрем вместе и я буду его последней жертвой.