Кубанские зори - Петр Ткаченко Страница 47

Во многих местах он даже собирал «продналог» с советских органов власти. И ему давали, боясь, расправы.

В связи с этими его неожиданными для власти, но людьми ожидаемыми и ошеломляющими появлениями в народе сложилась припевка:

Ой, яблочко, половиночка,

Едет пан Рябоконь, как картиночка…

О бандитах, как понятно, таких припевок не сочиняют.

Новая тактика Рябоконя была возможна только при всеобщей поддержке народа и обширной агентурной сети как среди жителей станиц, так и в органах власти. И такая сеть у него была. Иначе как он мог проводить, казалось бы, совершенно невозможные операции, которые, как всегда, совершал с некоторым даже шиком, оставляя записки о себе.

Рассказывали, что однажды он ухитрился даже получить со склада боеприпасы. Потребовал два грузовика и стражу для их охраны и увез их в район станицы Староджерелиевской. Выгрузил боеприпасы на берегу плавней, отпустил охрану, вручив старшему записку для предъявления на складе: «Кто патроны выдал, Рябоконя видел».

Бывал он не только в ближайших хуторах и станицах, но и в Славянской, даже в краевом центре Екатеринодаре. В донесениях и отчетах встречается сообщение, что он, возможно, бывал и в Крыму.

Особенно любил он появляться на базарах, на рынках. Причем один. Ходит по базару, смотрит, общается с людьми, слушает, о чем они говорят. В конце концов, он не выдерживал и кому-то тихо, может, полушепотом говорил: «Я — Рябоконь!» После такого его признания обычно на базаре случался переполох. Не потому, что его боялись. Боялись власти, которая за любое общение с Рябоконем карала беспощадно. На шум и гам на базаре прибегали бойцы отряда самообороны или частей особого назначения. Он же вскакивал на коня, находившегося где-то рядом, и скрывался.

Объезжая же на линейке хутора и станицы, Василий Федорович тут же давал распоряжения по замеченным неполадкам.

Как-то он ехал на Пасху и увидел, что какой-то старик ловит рыбу, хотя на такой праздник ловить рыбу не должен.

— А ну поговорите вон с тем комсомольцем!

А «комсомольцу» этому было под шестьдесят. Для него слово «комсомолец» было воплощением всего самого несуразного и вздорного.

Рассказывали и о том, что в период продразверстки он перехватывал целые обозы с хлебом, идущие в станицу Ольгинскую, где были склады.

Однажды на берегу реки Понуры, километрах в пятнадцати от Гривенской, он перехватил обоз с хлебом, состоящий из двадцати четырех саней. Путь обозу преградили сани, запряженные добрыми лошадьми, у которых стоял Василий Федорович, Савва Саввич Скорик и еще один казак.

Свои сани он послал со Скориком вперед, а сам сел в одни из саней обоза и повел его на хутор Волошкивка. Потом еще долго ехали по льду, пока совсем не стемнело. По пути Василий Федорович убил из винтовки зайца, пробегавшего метрах в двухстах от него. Сделал это демонстративно, дабы никто из подводчиков не вздумал удрать или оказать сопротивление.

Хлеб сгрузили в плавнях на лед. Опросив каждого подводчика, сколько пудов он вез, Рябоконь выдал каждому квитанцию за своей подписью и печатью…

Накормив подводчиков хлебом и салом, он их отпустил, предупредив, чтобы не говорили, где сгрузили хлеб. Впрочем, это было излишне, так как никто из них не представлял, где он находится, и даже при желании не мог сообщить, куда увезли хлеб.

Теперь вместо политических воззваний Василий Федорович обращался к людям со стихотворными балладами. Сохранилось одно из таких его обращений «Казак на свободи», так напоминающее песню народной картины «Казак-Мамай», традиция написания которых была в свое время на Кубани довольно развитой. То есть он теперь больше рассчитывал не на извращенное политическое чутье людей, а на их душу, на их народное чувство. Вот это стихотворное обращение Рябоконя:

КАЗАК НА СВОБОДИ

Живу нэ в борони,

А сижу жопой на борони.

Нэ прысяду, нэ прэгнусь,

Та уж плачу и смиюсь.

Та як здумаю старыну,

Тай заплачу, рукой махну.

Та нэма царя, нэма воли,

Ходым боси вси и голя.

Та тэпэр на свити так вруть,

Шо цэ нам били шыи труть.

Та нэ вирьтэ ций нэбэлыци,

Бо вси били за гряныцэй.

А нэхай у вас всякый дума,

Шо правы вамы коммуна.

Та вы ждэтэ другой власти

Шоб избавыться цэй напасти.

Но вы другой власти — ждить,

А цю нэ хвалить.

Бо вы нэ хвалылыся,

Сами вы ийи добылыся.

Та булы кони, щей волы,

Та уси в налога загулы.

Та булы коровы та овэчкы,

Та и ти пишлы, дэ бэчкы.

Та тэпэр налогы

На грэбли и дорогы.

Та дэ ты идэш, дэ нэ идэш,

А налога нэ мэнэш.

Та дэ дорогы повороты,

И там кладуть обороты.

Та обороты и пени,

Як нэ у двое, так у трое.

Та батькив, та матэрив побылы,

Круглых сырот наробылы.

Та круглых сырот наробылы,

Щей хозяйства разорылы.

Та уж — за советську власть,

А она тэпэр — напасть.

Та советьска власть воцарылась, —

Вся босота звэсэлылась.

Та воны — жыть и пэрувать,

А люды уси — горювать.

Та воны бьють та оббырають,

Щей нас бандитами называют

Та дэж вы, диды-запорожци,

Та вы ж булы храбри хлопци.

Та булы хлибы и скотына,

Уси наряжени ходылы.

А наши диты та унукы

Отдани босякам у рукы.

Та погыбла наша слава,

Нэма у хати свого права.

Та тэпэр босяк у хати,

А казак нэ зна шо казаты.

Вин його гонэ у Бога,

Лае, та налог йому накладае.

А казак спыну гнэ,

Та на билых вэну кладэ.

Та оцэ ж — за тэ, шо колысь робылы.

Шо мы на панив свэсталы.

Та враждують казакы,

Бо цэ труть вам босякы.

Та нэ добылыся плодив

Из жизни, шо вкусыв Адам и Ева,

Та добывся у сяк добрых благ,

Шо остався биз штанив и наг.

Та й погляда на стороны,

Чи будуть обороты.

Обороты вы ждить,

А налог дружно вэдить.

А то будэ вас на торгах,

Та на рынках и у тюрьмах.

Та оцэ ж нэдавно було Як босякы звоювалы,

Збушувалы тры станыци,

Щэ й хутор Лэбэди.

Воны выбывалы у звони гопака,

Изобъявив на митинг козака.

Козак писля труда у нэдилю отдыхае,

А вонючий комсомол