Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин Страница 47

Громыко и Бар могли обозначать только что описанное в других терминах или вообще воздерживаться от уточнения вслух методологии. За столом переговоров последнее чаще всего излишне. Первый раунд, однако, с его пятью беседами, проведенными в разном составе с 30 января по 17 февраля, ставил нас и, склонен полагать, также правительство СДПГ/СвДП перед дилеммой: остаться на проторенной колее или думать об оздоровлении советско-западногерманских отношений. В нестандартных ситуациях нет патентованных рецептов. Когда-то надо было смириться с этой мыслью, коль скоро имелось желание примирить наши государства.

Никакими письменными проектами стороны не обменивались. В необязывающей форме каждая делегация для себя подмечала пункты, где, судя по высказываниям, намечалось сближение взглядов или совпадение намерений. Естественно, здесь могли накапливаться небезупречные варианты «для сведения», несовпадающие протокольные записи. Это, однако, не давало оснований обвинять кого-нибудь в «податливости» или «задиристости», в приторговывании «жизненно важными интересами» и даже «принципами».

На определенные раздумья по-прежнему наводило понятие «отказ от насилия». Что вытекает из несоблюдения или нарушения действующих норм международного права? Потребность в заключении новых договоров? Да, подтверждение неприменения силы не помешало бы, если бы… Вы понимаете, что имеется в виду.

Где прибежище? В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, заметил поэт. Политикам поэты не указ. Их влечет расхожая формула – новый договор не затрагивает прежних договоренностей сторон. За отсутствием лучшего тоже выход. С точки зрения проатлантических фракций ФРГ – предпочтительный. В отличие от трех западных держав Советский Союз должен был по принципу взаимности нести на алтарь свои права. Во имя уважения одних реалий отказываться от других.

Сплошь вопросы, вопросы. Какими будут ответы? Стороны настолько завязли в крайностях, превратили свои максималистские требования в национальные святыни, что даже при искреннем желании принять во внимание интересы партнера располагали урезанной свободой поиска.

Прецеденты мало что были в состоянии просветить и подсказать, кроме, понятно, одного: решающее слово надо признать за здравым смыслом. Перепевы силового мышления ничего не могли дать, эти тропы давно были исхожены и до противного знакомы.

Неординарная ситуация, здравый смысл. К месту вспомнить Т. Пейна, американского просветителя XVIII в.: «Когда опыт прошлого не помогает, мы должны вновь обратиться к первопричинам и рассуждать, как будто мы первые мыслящие существа на Земле». Только ведь легче так сказать, чем вступить в неизведанное, вызывая на себя беспощадный огонь хранителей и ценителей неколебимых истин. Их у нас еще называют святцы.

Первый раунд переговоров кончился конструктивно. Министр информировал политическое руководство о результатах в выражениях преимущественно обнадеживающих – вырисовываются сдвиги, кое-где наносное устранено и можно браться за суть. В целом понадобятся еще немалые усилия, прежде чем встанут прочные опоры под мосты, которые соединят Советский Союз и Федеративную Республику.

По свидетельству Александрова и Русакова, сообщение Громыко не вызвало оживленной дискуссии на политбюро. МИДом выдавался аванс на устранение неясностей и двусмысленностей. Оставалось пожелать министру терпения и успехов при штурме цели, которая – нормализация взаимоотношений с ФРГ при должном уважении европейских реальностей – сама по себе не подвергалась сомнению.

Громыко как будто предчувствовал, что ему предстоят сложные объяснения в Берлине и не очень приятные в Варшаве.

Руководство ГДР свыкалось с тем, что международно-правового признания Восточной Германии не получится, но обязывающее в международно-правовом смысле признание реальности существования второго германского государства – Германской Демократической Республики – достижимо. Очень хотелось, выведя ГДР на международную арену, сделать «главной заграницей» для нее именно Федеративную Республику. Очеловечение «внутригерманских отношений»? Когда-нибудь, если это вообще возможно. Пока же размежевание, выпячивание несходств, программировавших противоположное будущее.

Соответственно советской стороне давалось задание – добиваться такой категоричности обязательств, которая сводила бы на нет посягательства Бонна на суверенность ГДР. Выполнением этого пожелания-требования обусловливалось добро на договоренности в целом.

Разговор 25 февраля 1970 г. с В. Гомулкой приобрел неожиданный оборот. Громыко, разумеется, имел возможность подробно изложить и прокомментировать ход бесед с Аллардтом и Баром. Министр ничего не приукрашивал, но в деловой подаче материала выделял, что тоже понятно, выигрышные моменты.

Я наблюдал в это время за польским лидером. Почти каждому знакомо, когда слова пролетают мимо внимания собеседника. Громыко говорил, а польский руководитель думал о чем-то своем. О чем?

Поблагодарив министра за приезд для консультаций в Варшаву, В. Гомулка отметил, что нельзя подвергать сомнению большой труд, проделанный советскими товарищами в обменах мнениями с ФРГ. Движение вперед налицо. Иначе правые не неистовствовали бы так в самой Федеративной Республике. Кажется, Гомулка снимает озабоченности, которые возникли после сообщения советских представителей в Варшаве, предупредивших министра сразу после приземления, – по границе Одер – Нейсе поляков устроит только совершенная «недвусмысленность».

– Если советская сторона находит, – продолжал Гомулка, – что достигнутый уровень согласия может быть принят за основу ее договоренностей с западными немцами, то поляки примут сей факт к сведению. Однако с позиций Варшавы пока рано делать вывод, что вызрело решение вопросов, имеющих для поляков жизненно важное значение.

Наступила пауза. Громыко поясняет, насколько сложно дается каждый политический микрон, и спрашивает, как поступим, если фронты застынут? Гомулка отвечает прямо и бесхитростно: значит, подтвердится опасение, что ФРГ не готова к конструктивным переменам; поляки предпочтут подождать, когда немцы созреют для них. В общем, он повторил то, что в декабре 1969 г. сказал Брежневу.

Разговор еще теплится, вяло, скорее по инерции, ибо роковая мысль прозвучала. Советский Союз, которому было доверено вести диалог не только от собственного имени, с задачей справляется на тройку. Хорошо, что мы с западными немцами, погрузившись в аранжировку мелодии, не преуспели в спевке текстов. А то хоть караул кричи. Достигнуть сближения с Федеративной Республикой ценой глубоких расхождений с союзной Польшей? Об этом не могло быть и речи.

На пути в Москву Громыко был воплощением деловитости. Он никого из нас ни в чем не упрекал. Дело нормализации в центре Европы он принимает почти за предначертание, относя на свой счет и достижения, и издержки на тернистом пути. Это было далеко не само собой разумеющимся в советской политической действительности и, думается, заслуживает быть отмеченным.

Министру предстояло докладывать о консультациях в Берлине и Варшаве. Ведь только что он уверял, что выжал западногерманский лимон до предела, а поляки находят, что наш максимум не дотягивает до их минимума. Нетрудно себе представить, как возликуют Суслов и Пономарев.