Монгол - Тейлор Колдуэлл Страница 47

Шаман вошел в юрту, лицо его бороздили морщины, оно посерело, но внешне он был спокоен, выглядел величавым и уверенным в себе. Кокчу не ведал, что его ждет. Может, Темуджин что-то узнал о его происках? Захочет ли он слушать его доводы или проявит свой крутой нрав? Шаману грозила мучительная смерть, какую всегда приберегали для предателей, но он вошел в юрту с чувством достоинства, если и испытывал чувство страха, то старался его не показывать.

Кокчу смотрел только на Темуджина, торжественно восседавшего среди своих молодых соратников. Глаза молодого хана стали серыми и светились. Шаман приготовился к самому плохому. Он уже смог заметить, что, когда глаза Темуджина вдруг приобретали синий оттенок, значит, он замышлял какую-то хитрость, от ярости они светились, как изумруды, а помыслы о расправе делали их невинными и серыми.

Кокчу не преклонил колена, потому что подумал: «Если он собирается меня убить, я не стану перед ним унижаться!»

Склонив голову, шаман ждал.

Темуджин заговорил тихим голосом, а глаза посерели еще сильнее:

— Кокчу, мне известно, как ты любил Бектора, и тебя сильно огорчила его смерть.

У Кокчу задрожали ресницы, и он тихо ответил:

— Темуджин, ты — хан, бедному священнику не остается ничего, как только оправдывать все деяния.

Темуджин улыбнулся и попытался сыграть доброго «правителя», глаза засветились изумрудами.

— Ты любил Бектора, как сына, и поэтому я хочу объяснить тебе, почему я так с ним поступил. Ты мне нужен, чтобы ты поддерживал меня перед моим народом. До меня дошли слухи, что люди в ужасе от моего поступка.

Кокчу промолчал, испепеляя взглядом Темуджина. «Неужели он боится?» — думал шаман, веривший в силу своего взгляда, через мгновение он решил, что это не так.

Темуджин продолжал говорить нарочито мягким голосом:

— Если бы среди моих людей не было предателей, я не стал бы убивать Бектора. В их руках он мог стать мечом, разящим меня. Поэтому мне пришлось с ним расправиться, и вся вина лежит не на мне, а на этих предателях. Это на их руках алеет его кровь!

Кокчу пытался показать, что он спокоен, но его сердце билось болезненными рывками.

— Я желаю покончить с насилием, — грустно продолжал Темуджин, — надеюсь, смерть Бектора послужит предупреждением предателям. — Он помолчал, а потом резко и громко добавил: — Ты меня понял, Кокчу?

У шамана были белые губы, но он твердо ответил:

— Я понял тебя, мой хан.

Темуджин улыбнулся, но улыбка его была страшной.

— Кокчу, ты умный человек, а мой дядюшка Кюрелен всегда говорит, что те, кто обладает умом, всегда поддерживают только сильных людей. Кокчу, я никогда не был слабым человеком и вождем никогда таким не буду!

Шаман уважительно склонил перед ним голову. «Значит, я не умру», — подумал он, и ему самому стало противно от того, как задрожали от облегчения его ноги.

Темуджин продолжал внимательно наблюдать за шаманом злобными и жестокими глазами:

— Я ненавижу предательство, и не сомневайся, если появится необходимость, я снова расправлюсь с предателями собственными руками. Ты должен это сказать моим людям. Ты им объяснишь, что Бектор был предателем и заслужил смерть. Учти, в следующий раз предателя будет ждать мучительная смерть.

Снова шаман покорно склонил голову.

— Передай моему народу, что это ты сказал мне, что Бектор должен умереть, потому что во сне ты узнал о его предательстве.

Кокчу медленно поднял согбенную голову. Его губы побелели еще сильнее, и после долгой паузы он еле слышно прошептал:

— Как прикажешь, Темуджин.

Темуджин снял с пальца золотой перстень с крупным фиолетовым камнем — его подарил ему Кюрелен. Взял руку Кокчу и надел на палец шамана кольцо. Кокчу не мог отвести взгляда от подарка, понемногу его запавшие и серые щеки порозовели.

— Правители могут процветать без священников, но без правителей священники исчезнут с лица земли, — заявил Темуджин.

Коснувшись пальцами лба, Кокчу низко поклонился Темуджину. Тот взглянул на присутствующих с торжествующей улыбкой, в которой можно было различить презрение к побежденному шаману.

— Отправляйся, Кокчу, и не забывай о моих приказаниях.

Шаман покинул юрту. Восток серебрился и отдавал перламутром. Женщины разводили костры, дым темной спиралью ввинчивался в чистый утренний воздух.

Стоял молча Кокчу, смотрел на небо. По его лицу пробежала судорога. Он погрозил кому-то невидимому крепко сжатым кулаком, словно желая его проклясть. В первых лучах утреннего солнца ярко сверкнул перстень, Кокчу уставился на него расширенными глазами. Сжатый кулак медленно разжался, поднятая рука опустилась, потрескавшиеся губы тронула кривая ухмылка.

Он отправился выполнять приказ хана, думая о том, как успокоить людей.

Темуджин отправился в шатер к жене. Она не спала всю ночь, и, когда он вошел, она приподнялась с ложа, с ее плеч соскользнул белый халат из тонкой шерсти, оставив ее обнаженной. Она стояла перед ним голая в неясном розоватом огне жаровни, протянув к нему гладкие руки, а ее губы освещала соблазнительная улыбка.

Темуджин мгновение стоял неподвижно, любуясь ее совершенным телом. Борте взглянула ему в глаза, и сердце, бившееся от страха за содеянное, стало стучать ровнее — она поняла, что победила. Борте кинулась мужу в объятия, а он впился в ее губы с криком любви, похоти и радости.