Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко Страница 47

Женщина обняла меня, и я чувствовал только тепло и чистоту, исходившие от ее тела. Женщина сказала, погладив Лара по груди:

— Это твой брат Бальна — по-нашему Черемуховый Посох, а ты Ильгет — Человек Земли. Мертвые не говорят. Ты сам скажи брату: «Здравствуй, кет». Так приветствуют друг друга люди твоего народа, ведь ты — остяк.

Я глядел на мёртвого брата, и мой ум уже постиг, кто эта женщина, но душа, лежавшая в бесконечной немоте, была не в силах принять это слово. Я хотел, чтоб она смилостивилась надо мной и спросил:

— Кто ты?

И она заговорила, продолжая улыбаться и плакать:

— Я оставила вас совсем ненадолго… Это было место нашей летней ловли, место нашей семьи. Ваш отец и отец вашего отца и еще много поколений вниз спускались по нашей родовой реке к Йонесси и добывали жирную рыбу. Мы ставили чум и жили вместе — я, мой муж и наши собаки — у остяков нет оленей, как у здешних людей. А потом случилось так, что к зимнему стойбищу мы откочевали вчетвером. Вы родились в светлый день, когда берега покрылись цветом позднего солнца. Там, на берегу, я закопала ваши пуповины… Потом мы пришли туда ранней весной и уходили, когда вам исполнился год. Когда сложили чум, собрали припасы в большую лодку, ваш отец увидел плеск больших тайменей и бросился к ним на груженой лодке. Он был страстный человек и пошел бы за такой добычей, даже если бы умирал. Я кричала ему, но он, страстный человек, меня не слышал. Я только увидела, как лодка ушла далеко и исчезла, будто рыбы утащили ее за собой. И мы остались одни на голом берегу. День мы кричали его… а потом я дала вам грудь и уложила в мох — наши женщины всегда так делали, когда не с кем оставить — и пошла искать родичей, на другой родовой реке. Мы все пришли на закате, я надеялась издалека услышать, как вы кричите от голода. Было тихо, даже наши собаки оставили вас и ушли по течению — так тосковали по хозяину.

Мать вздохнула глубоко, вытерла слезы.

— Родичи не простили мне… бросили на берегу, сказали, что я гадкая мать, хотя сами прятали детей в мох… Я осталась, потом пришли юраки, и один из людей Хэно взял меня в жены, ведь тогда я была еще красива. Началась моя другая жизнь. Муж умер, я по нему не тосковала, потому что тоска по вам вытряхивала из меня жизнь, как выбивают мозг из костей. Но боги милостивы: чтобы я не погибла, отняли у меня разум. В каждом мальчике я видела вас, или кого-то из вас, мне казалось, что вы хотите есть. Потом пришел сыночек мой, Бальна… Хотя он умер, я буду с ним. А теперь появился ты. Моя жизнь сделала круг, и скоро я уйду. Твой круг только начинается. Ты остяк рода Большого Окуня, у тебя есть твоя река и земля. Иди туда.

Когда я спросил, где находится моя река, мать виновато улыбнулась и сказала, что эта река припадает к Йонесси с левого берега, но таких рек бесчисленное множество, и какая из них — моя, сказать трудно.

— Но когда ты придёшь туда, поставь чум и живи. Придут остяки с соседних рек, скажи им, что ты Ильгет, сын Белегина.

— Я не знаю остяцкой речи…

— Не беспокойся об этом. Белегина знали все, а твоё лицо — его лицо. Так же, как и лицо Бальны. Не так много людей на земле, чтобы ошибиться. Скажи только имя — Белегин.

— Кто может показать путь? — спросил я.

— Только тот, кто забрал тебя оттуда, — ответила она. — Ты последний из семьи.

— Тот человек — мой враг и хочет моей смерти.

— Это неважно, — ровно сказала мать, — все равно ты должен идти туда. Бесплотные торили тебе путь, посылали демонов, которые заставляли тебя страдать и спасали, чтобы привести тебя к этому месту, где ты нашёл почти все, что искал. Ты нашёл меня, брата, имя, свой народ. Теперь осталось вернуть землю, и было бы безумием идти в другую сторону. Знаешь ли ты, что Йонесси — Древо, на котором стоит мир?

— Так говорят.

— Знай, что у всякого человека есть гнездо на Древе. Никто не рождается ни бродягой, ни рабом. Человек приходит в мир с землёй и пищей — иначе, зачем ему рождаться… Только потом многие теряют то, с чем пришли. Понимаешь меня?

— Да.

— Найди потерянное, Ильгет.

Мой мёртвый брат взял ее руку, чтобы вести за собой, но мать освободила ладонь и обняла меня.

— Как твоё имя? — спросил я и заплакал.

— У нас женщина теряет имя, когда родит — я мать Бальны и Ильгета.

Я плакал и не хотел отпускать ее. Я был готов поступить глупо, спросить про ее деревянное блюдо, сказать, что голоден, лишь бы она осталась, — но вместо этого сказал:

— Когда-то я слышал птиц за полдня полёта…

— Если твоё — с тобой останется… Мне пора… Прошу тебя, не оставь слепого мальчика, он ослеп ради тебя… Не оставь девушку с точёным лицом… Не оставляй этих бедных людей.

Слезы заливали мои глаза, и я не почувствовал, как мать отняла руки.

Я не видел, как брат увёл ее в Семь Снегов Небесных.

Белая стена исчезла.

* * *

Когда я слышал эти слова, мой враг был совсем рядом, может быть, в половине дневного пути.

Наутро остатки семьи Хэно снялись с места, взяв столько оленей, сколько необходимо было для аргиша из двух десятков нарт, и двинулись к летнему стойбищу родичей. Двое воинов Нойнобы ушли вперед, чтобы нагнать старика, если тот уже начал аргишить, и задержать в пути.

Воинов нашли на другой день. Под деревьями на притоптанном пятнистом снегу они сидели, как притихшие дети, опустив оголенные головы. Неподалеку лежали вперемежку женщины, дети и мужчины с простреленными шеями. У всех воинов были распороты малицы — враг снимал доспехи, не заботясь об одежде и другой добыче. Сам Нойноба был еще жив и рассказал, что напали на них, будто с неба, люди немногие — около десятка — но умелые и страшные. Когда перебили всех, нагрузили одни женские нарты железом, стрелами и юколой и скрылись так же незаметно, как появились.

— И ещё двое наших ушли с ними, — сказал старик.

Люди, напавшие на него, говорили по-юрацки, но были неизвестны ему. Верховодил ими человек с телом необычайно широким и отсутствующей шеей.

— Куда он ушел?! — кричал я в лицо старику.

— Туда…

И рука Нойнобы сделала движение, охватывающее полсвета.