Русская правда. Язычество – наш «золотой век» - Лев Прозоров Страница 47

На море-океане, на острове

Буяне лежит бел-горюч камень

Алатырь, на том камне светлица,

в той светлице красная девица

Матерь Божия с двумя сестрицами,

они прядут и сучат шелковую кудельку…

Макошь (Мокошь, Макешь, Мокуша и пр.) – единственная Богиня киевского Пятибожия – из чего, понятное дело, отнюдь не следует, что она была единственной Богиней русов и славян. Она упоминается во множестве поучений, обличительных «Слов», житиях, исповедных вопросах. Эта Богиня упоминается в поучениях против Язычества обычно вместе с «вилами» – теми самыми стихийными девами, о которых мы говорили в начале книги. Иногда ее называют «Мокошь-Дива», что сходно с индуистским «Дэви», а равно и с названием последней из пяти частей Уэльса – Диведом. В поучениях и «словах» Мокошь сравнивают с суровой Гекатой, идолы которой (весьма, к слову сказать, напоминающие гневные формы индуистской Дэви) вымазаны жертвенной кровью. Суровый характер Богини подтверждается также и засвидетельствованной еще Далем поговоркой – «Бог не Макешь [62] , чем-нибудь да потешит». Под «Богом» здесь скорее всего уже подразумевается милосердный «Господь» христиан, в противоположность «Макеши»-Мокоши, от которой ждать милостей неразумно. На месте капища Мокоши стоит, по всей видимости, Мокошинский монастырь в Черниговской области (как Перыньская обитель в Новгородчине – на месте капища Громовержца). Названия Мокош, Мокошницы, Мокошин верх известны в Польше, Чехии, у полабских славян – Мукуш, Мукеш, лужицкое Мокошице. В Пскове жил тиун-управитель Хлоптун Мокуша. Словенцам известна сказка о колдунье по имени Мокошка. Еще в XVI столетии в исповедальниках, так называемых «худых номоканунцах», исповедникам предписывалось задавать «духовным дочерям» вопрос: «Не ходила ли еси к Мокуше?» Любопытно, что этот вопрос должен был задаваться среди запретов на всякого рода гадания – «Мокуша»-Мокошь, очевидно, почиталась способной предвещать будущее. Б.А. Рыбаков в этой связи указывает на мелькающее в обличениях Языческих суеверий словцо «кошь» или «къшь», упоминающееся рядом с верой в сны («сносудец»), предопределение («усрячу», Сречу). В одном таком списке вместо «кошь» написано Мокошь. Рыбаков обращается к работам И.И. Срезневского. По-древнерусски «къшь» – жребий, «къшение» или «кошение» – жеребьевка, «кошитися» – метать жребий, наконец, «прокъшити» – победить в жеребьевке (было даже славянское имя Прокош). С другой стороны, Рыбаков обращает внимание на такие слова, как «кошьница», «кошель», «кошуля» – емкости для зерна и хлеба. В связи с этим Борис Александрович предполагал, что имя Богини может быть истолковано как «Ма(ть) судьбы, жребия, участи» или же «Мать коробов, мать урожая». То есть Макошь становилась Богиней судьбы и плодородия. Вместе с тем он допускал и толкование от «мокнуть, мокрый» – сравним: «Мать Сыра Земля». Созвездие Водолея в древней Руси называлось Мокрошь или Мокрешь, моравский историк XVIII века Стржедовский упоминает божество Макосла, связанное с водой, «мокридами» на русском Севере называли обряд, когда в почитаемый колодец бросали пряжу, кудель, что выводит нас на третье истолкование имени русской Богини. В литовском языке есть слова makstiti – «плести», meksti – «вязать», maks – «торба, мошна» (мы опять возвращаемся к кошулям и кошелям Рыбакова). Из этих и других слов языковеды-лингвисты восстанавливают предполагаемое праславянское слово mokos – прядение. Это напоминает о Мокуше – странноватом существе из быличек и поговорок русского Севера, с большой головой и руками, очень любящее прясть – когда в ночной темноте в спящем доме слышалось жужжуние вращающегося веретена, говорили – «Мокуша прядет». Ей же приписывалась «стрижка» вытертой овцами шерсти (видимо, чтобы прясть из нее). Чтоб не вынуждать Мокушу к таким действиям, ей оставляли что-то вроде жертвы – после стрижки овец оставляли для нее клок шерсти в ножницах. Ленивой девке насмешливо говорили: «Спи, Мокуша пряжу спрядет за тебя». Звучала поговорка угрожающе – оставленная ленивой пряхой прялка со спутанной куделью – «Мокуша опряла!» – считалась недобрым знаком. Мокуша напоминает какого-то мелкого домашнего духа, вроде новгородской мокрухи или общерусских мары, кикиморы [63] . Но есть и черты, делающие ее крупнее, – в великий пост Макуша обходит избы, наблюдая за поведением хозяек. Тут это уже не мелкая нелюдь, склонная к столь же мелким проказам, а существо, охраняющее порядок – да к тому же одно на все избы, что автоматически повышает ее в наших глазах. Явилась ли севернорусская Мокуша формой вырождения культа древнерусской Мокоши, или изначально существовала параллельно с нею, неясно. Для нас важнее именно та черта, которую севернорусская Мокуша добавляет в облик своей великой «тезки». Мокошь/Макошь – пряха. А пряха в мифологии существо более чем почтенное. Она воплощает ни много ни мало – Судьбу, высшее понятие любой Языческой мифологии. В Ведах с прядением или тканьем сравнивали само творение мироздания. «Да продлится пряжа!» – восклицает ведический певец-риши, подразумевая – да не прервется род. В мифах и легендах Эллады судьбу пряли мойры (буквально – часть, доля, сравни «къшь» и славянское мифическое существо, олицетворение личной судьбы – Доля) или, как их еще называли, парки. В гомеровской «Илиаде» говорится: «После претерпит он все, что ему непреклонная Участь (мойра. – Л.П.) с первого дня, как рождался от матери, выпряла с нитью», «такую, знать, долю суровая Парка выпряла нашему сыну, как я несчастливца родила». В «Одиссее»: «Пусть испытает все то, что судьба и могучие Парки в нить бытия роковую вплели для него при рожденье». А вот как обстояло дело у скандинавов:

Ночь была в доме,

Норны явились

Судьбу предрекать

Властителю юному,

Судили, что будет он прославлен,

Лучшим из конунгов прозван будет;

Так нить судьбы пряли усердно,

Что содрогались в Бралюнде стены.

(Старшая Эдда, Первая песнь о Хельге)

Кроме норн, судьбу пряла, очевидно, и супруга верховного Бога скандинавов Фригг, изображавшаяся на стене Шлезвигской церкви верхом на прялке. На фрисландских пряничных досках изображалась увенчанная полумесяцем Богиня у прялки. У литовцев судьбу человека выпрядала – тоже на прялке! – Богиня Верпея.

Огромным почетом окружали прядение и связанные с ним вещи и понятия на Руси. Резной узор, покрывавший прялку, включал и «Громовые колеса» с шестью спицами, и солнечные символы, и воплощающие землю квадраты и ромбы – короче говоря, тут был весь мир, от недр, обозначенных изображением змея или некоего драконоподобного существа в основании лопасти, до космических высот с символами светил и грома. Форму и узоры (и даже технику резьбы) севернорусских прялок полностью повторяют традиционные надгробья Украины и Югославии, каменные надгробья Московского Кремля XIII–XIV веков. Сербский епископ Павел Ненадович в 1743 году запретил устанавливать на могилах увенчанные «преслицом» (прялкой) столбы и шесты, повелев ставить вместо них кресты. Любопытно, что, с одной стороны, на русском Севере в ходе обрядового святочного «озорства» парни отбирали прялки у девушек и относили их… на кладбище, где могли поставить на могилу или даже побросать в вырытую для погребения яму. С другой стороны, согласно свидетельству Геродота, в Греции существовал обычай, по которому на острове Делос девушки перед свадьбой наматывали отрезанную прядь волос на прялку и возлагали ее на могилу основательниц главного Делосского культа – культа Аполлона Гиперборейского – дев из Гипербореи – то есть с далекого севера Европы. Поскольку прялки устанавливали на могилах перед тем, как там стали устанавливать кресты – стало быть, и изображения на прялках значили для язычников не меньше, чем крест для приверженцев новой религии. Но самой мощной и глубокой по своему Языческому символизму является прялка с русского Севера XIX века, в свое время описанная Б.А. Рыбаковым. Широко известно (его фотографию часто помещают в книгах по русскому Язычеству, начиная с «Язычества древних славян» самого Бориса Александровича) ее донце в виде полуфигуры лежащего на спине мужчины с усами и бородою. Руки его сложены на груди, как у покойника. Однако глаза широко открыты, а из открытого рта с оскаленными зубами выходит лопасть прялки, узор на которой – напоминаю – является символическим изображением мироздания. На месте полового органа лежащего на донце вырезано громовое колесо. Именно на нем должна была сидеть пряха [64] . Эта композиция очень напоминает изображения Великой Богини-Матери Дэви в Индии, где Она стоит или сидит на теле Своего супруга Шивы, иногда имеющего вид «шавы» – покойника, но со стоящим мужским органом-лингамом. Вот совершенно так же пряха на русском Севере восседала на теле «покойника» с громовым знаком на месте мужского органа, из уст которого исходило мироздание (кстати, и Шиву, и, еще чаще, самое Дэви в ипостасях Кали или Дурги изображают с высунутым языком). То есть прядущая уподоблялась ни много ни мало самой Великой Богине-Матери. Соответственно относились и к символике пряжи и нитки. Нить была символом жизни, судьбы. Отсюда поговорки: «Этой нитке конца не будет», «Жизнь на нитке, а думает о прибытке», «По нитке рубеж». Жизнь, как нитку, связывают с кем-то, она может стать запутанной, а может и оборваться. «Сколько нитку ни вить, а концу быть».