Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов Страница 47

— Он был здесь. Я видела его. Он узнал меня.

— Где Могусюм? — со страстью воскликнула Зейнап.

— Хурмат ничего не знает, — соврала старуха. — Не бойся: Хурмат не выдаст нас. Так ты не знала его? Он жил отдельно от Могусюмки и редко наезжал в Куль-Тамак. Он помогал Могусюмке, а жил далеко. Не бойся: он не выдаст, — повторила она.

Зейнап и не думала об этом. Душа ее затрепетала, всё ожило в памяти. Через несколько дней она услыхала, что к мужу в скором времени приедет знаменитый башлык Могусюмка.

«Так он жив!» — подумала она.

Зейнап боялась встречи с Могусюмом. У нее уже сложилась своя жизнь, в которой неприятно лишь, что надо скрывать былое. Но ведь о том никто не узнает, Гильминиса не скажет никому. Иногда Зейнап сама начинала верить, что отец ее умер от оспы и что она до встречи с баем никогда не сидела рядом с чужим мужчиной.

Вечером того дня, когда она узнала о предстоящем приезде Могусюмки, к ней пришел муж. И вдруг, взглянув на его сухое, желтое лицо с остриженной черной с проседью бородой и с густыми черными, колючими бровями, она почувствовала, что он стал чужд ей, не нужен. В ее душе не стало к нему былой благодарности. В ней поднималась буря, его ласки казались ей сейчас отвратительными. Но она умело скрыла свои чувства и лишь холодно отстранилась.

Бай поразился внезапной перемене, не понимая, что случилось.

— Что с тобой? — спросил старик, сидя в белых шерстяных чулках на ее широком красном ковре, на котором она так часто его ласкала. — Может быть, я тебя чем-нибудь обидел?

Зейнап чуть заметно, но горько усмехнулась. Он был наблюдателен и уловил это новое выражение на ее лице.

На миг проснулась в ней былая бойкая девчонка.

— Подумай сам, — сказала она, гордо подняв голову, —  кто и чем мог меня обидеть? Пока ты не догадаешься, я не хочу тебя видеть.

И она расплакалась. Султан не на шутку огорчился. Но как он ни допрашивал ее не мог ничего добиться .

Зейнап перестала плакать. Она сказала насмешливо, что он надоел ей.

Султан в толк не брал, что могло стрястись. Он полагал, что тут дело в старших женах. Гюльнара вообще на себя много брала и любила поучать Зейнап. Один раз громко кричала, называя молодую жену Султана лентяйкой за то, что та много лежит и о чем-то думает, а не вышивает, как это делают все жены.

Султан ушел, занялся делами, а потом зашел к своей первой жене и стал упрекать ее. Он грозил, что накажет ее, если она будет обижать Зейнап.

— Ты еще проклянешь себя, — в ярости ответила ему Гюльнара, когда-то красивая женщина с острым восточным лицом и с огненным взором черных глаз. — Ты ослеплен! Не слушай никого. Ты плохо ее знаешь... Ты змею взял в дом! Где ты подобрал эту дрянь, кто она, чем и как тебя приворожила? Она все молчит, не жди хорошего! Ты думаешь, что это голубок, это маленький беленький кудрявый барашек?

Султан не мог слушать спокойно таких едких, яростных речей. Это лицо, такое знакомое, на котором привык он много лет видеть выражение страсти, перекосилось от ненависти. Это отвратительно. Он видел, как она стара, зла и противна. Глаза ее горели. Хороши были только ее густые черные волосы. То, что она говорила, резало сердце Султана, как ножом.

Он схватил плеть и с силой полоснул Гюльнару крест-накрест по обоим плечам.

— Бей! Бей! — складывая руки, страстно выкрикнула она.

— Проклятые бабы! — в досаде сказал Султан, выходя во двор. — Несчастный человек, у которого несколько жен! То ли дело бедняку: он рад одной и вечно с ней и умом, и сердцем, и все отдает только ей. А тут каждая рвет и мечет, хочет быть первой и тянет в свою сторону.

Оттого, что Зейнап сегодня рассердилась и отвергла его ласки, она казалась Султану еще прекрасней.

«Ведь она чистый-чистый ребенок, так долго чуждавшийся любви. Она всегда так сторонилась меня, — думал он, стоя посреди своего огромного двора. — Но зачем эти злые старухи лгут и тревожат меня, хотят ее загрязнить, делают какие-то подлые намеки. Как глупо!»

Никогда не замечал он в Зейнап интереса к кому-нибудь, кроме себя. Она как будто полюбила его, и полюбила страстно. Никакие изощренные ласки двух первых жен не шли тут ни в какое сравнение. И никакие козни их не могли подействовать, сколько бы яда и ненависти ни пускали эти старухи. Так казалось Султану.

Бывало, он ревниво наблюдал за ней. Иногда спрашивал себя, неужели ее никогда не привлекал какой-нибудь парень. Иногда казалось ему, что любовь старика может надоесть, что в ее маленькой хорошенькой головке явится мысль завести тайного молодого друга, кого-нибудь из его родственников или работников. Тогда он приходил в бешенство. Он не беспокоился за прошлое, он опасался будущего и благодарил пророка, что силы его еще не падали, что он не чувствовал себя слабее, хотя все больше седины являлось в когда-то черных как вороново крыло волосах.

Когда собирались гости, он приказывал Зейнап выносить кушанья, а сам с трепетом ожидал, что кто-то понравится ей, что вот-вот кинет она взор на кого-нибудь. Но Зейнап была кротка, скромна, со всеми почтительна, ни на кого не обращала внимания, и только ему посылала при гостях взор, полный выражения любви и благодарности. Ни во дворе, ни на улице, ни у знакомых, ни на праздниках, когда съезжались тысячи людей, она не подавала никакого повода к подозрению, и Султан был спокоен.

Он благодарил пророка, что тот послал ему такую кроткую жену, в которой сочетается и красота, и верность, и ласковость.

Султан надеялся, что проживет долго, что сил его хватит на много десятков лет и что Зейнап будет вечно любить его.

Только эта проклятая узбечка Гюльнара, привезенная когда-то Султаном с Востока, все твердила о том, что Зейнап совсем не такова, как ему кажется...

Султан привозил себе жен издалека. Ему не нравились свои, простые, выросшие в здешних деревнях. Гюльнара была с юга, вторая, Халида, — татарка с Волги, третья, Зейнап, — северная башкирка. Она-то, дочь простого охотника, оказалась прелестней обеих старших, образованных и благородных. Она светла, красива, как дочь древних богатырей.

Как ни верил он Зейнап, все же темные речи первой жены его сильно смущали. Он успокаивал себя, что все это пустые оговоры, бабьи сплетни, ревность и зависть.

Ночью он снова пришел к Зейнап. Она еще не спала, огонь горел. Впервые в жизни Султан обозлился на нее.

«О чем она думала? — размышлял Султан. — Чем занималась?»

— Я наказал Гюльнару плетью, и у нее теперь, наверное, плечи чешутся, — сказал он, свирепо улыбаясь и вешая плеть у двери, чтобы Зейнап хорошо видела ее.

— Зачем ты мне все это говоришь? — спросила Зейнап, делая вид, что не замечает плети.

Ему вдруг стало стыдно своей жестокости. Она смотрела на мужа все тем же чуждым взором. А когда он попробовал приласкать ее, толкнула его в грудь.