Хозяин берега - Леонид Словин Страница 46

— Ничего, — успокоил я. — Прокурор области узнает о телеграмме раньше, чем её получит…

Мы ещё не кончили говорить, как мне позвонил Довиденко.

— Срочно приезжай, надо поговорить! — не здороваясь,

сквозь зубы сказал он.

— Слушаюсь. Завтра вечером буду. Пока. Он сбавил гонор:

— Подожди. Надо посоветоваться. Машина есть? А то я пришлю свою.

Мне не пришлось ждать его в приёмной. Молодой помощник Довиденко кивнул мне на дверь, и я сразу вошёл в кабинет. Несколько незнакомых работников сидели за приставным столом. Ждали меня — потому что, едва я появился, все молча удалились.

— Напоминает великий исход, — я кивнул на дверь.

— Скорее — приход великого инквизитора. — Довиденко убрал в стол какие-то бумаги, мне показалось, я заметил среди них телеграфный бланк.

— Ты знакомился с уголовным делом по убийству Саттара Аббасова и поджогу рыбинспекции? — жёстко спросил меня Довиденко.

— Дело-то в Москве!

— А с заключением Прокуратуры и Верховного суда для Отдела помилования Президиума Верховного Совета?

Я и понятия не имел о том, что они составляют такие заключения. О чём? О законности вынесенных приговоров? Или рекомендуют Президиуму — кого помиловать, кого нет?

— Я думал, решение о помиловании — прерогатива Президиума Верховного Совета…

— Он «думал»… — презрительно сказал Довиденко. Он набрал какой-то номер, тот оказался занят, Довиденко нетерпеливо принялся крутить диск.

— Ну что вы там разболтались… — крикнул он наконец раскатисто-зло кому-то, кто снял трубку. — Зайди вместе с Фурманом. И захвати наблюдательное по Умару Кулиеву… — Довиденко снова развернулся ко мне. Ты видел его заявление из тюрьмы? Тоже нет! А не мешало бы!

И прежде чем кто-то из прокуроров вместе с Фурманом доставил наблюдательное дело, Довиденко постарался устроить мне жёсткий прессинг по всему полю.

— Умар Кулиев как сознался в первый день, когда его милиция допросила, кстати, твоя — водная, так до последнего дня ни слова не изменил! Кто и где только его не допрашивал! Он и на место выезжал и тоже подтвердил! Два суда было! Потом дополнительное следствие. И всюду — одно и то же! Почитай его ходатайство о помиловании… — Довиденко был вне себя. Моя телеграмма Генеральному произвела на него впечатление взорвавшейся бомбы, разрушительные последствия которой пока ещё не были до конца известны. Там нигде и слова нет о невиновности. Только — «Каюсь. Виноват. Простите…».

В приёмной послышались голоса, но прежде чем Фурман и его коллега вошли, в кабинете появился моложавый тонкий брюнет в костюме из блестящей ткани и белоснежной тончайшей сорочке — начальник областного управления генерал Эминов. Он поздоровался с Довиденко, который шустро поднялся ему навстречу.

На меня Эминов даже не взглянул.

— Я уже приказал, чтобы ему подготовили бумагу. Разъяснили. Если у него самого котелок не варит… — Лицо у начальника УВД было недоумевающе-брезгливым. — Кто из посторонних мог попасть в автозак? ты слышал такое? Согласно уставу караульной службы во время транспортировки подследственных и осуждённых внутри автозака могут находиться только, Эминов поднял палец, — лица, содержащиеся под стражей, и конвой. Он думает, это рейсовый автобус в Красноводск…

Довиденко развёл руками:

— Я тоже говорю.

— Митрохин приедет — надо выносить вопрос на бюро. Сколько можно!

С высоты сфер, в которых Эминов вращался, я казался ему крохотным существом, величиной с насекомое.

— Кончать надо с этим делом. Я сегодня же буду звонить министру…

— Да, да… Эминов прав, — поддакнул Довиденко, обернувшись. — Есть правила конвоирования арестованных в автозаке. Я не слышал, чтобы их нарушали. Это — святая святых МВД. Особенно когда конвоируют смертника!.. Я положил на стол скопированную мной записку Кулиева.

— А как ты это понимаешь? «В автозаке он обещал, что всё сделал, что расстрел дадут только, чтобы попугать…»

— Откуда она у тебя? — Довиденко набычился,

— Неважно. Можешь оставить себе, — сказал я. — Это копия.

Фурман и второй работник прокуратуры — невысокого роста, с белыми обесцвеченными волосами и маленькими больными глазками, похожий на альбиноса, — подошли ближе, тоже прочитали записку.

С прибытием в кабинет Эминова и ещё двух работников прокуратуры соотношение сил резко увеличилось не в мою пользу. Я смог убедиться в верности данных о поведении инспектора и браконьера в конфликтной ситуации, собранных когда-то моей женой. «В тех случаях, — писала Лена, — когда нарушителей несколько, они объединяются в группу таким образом, что выделяется старший — направляющий поведение группы, и младший ориентирующийся на старшего больше, чем на инспектора…» Так и произошло.

— Не вижу ничего удивительного, — сказал тот, который был похож на альбиноса. — Человек, приговорённый к расстрелу, идёт на любую хитрость! Он же борется за свою жизнь! Так? Кулиев надеялся, что ему не дадут смертную казнь, поскольку он рассказывает правду. Но как только ему объявили приговор, он изменил тактику. Это естественно. Сразу возник мифический организатор, человек-невидимка, призрак… — Он взглянул на меня маленькими, незрячими глазками.

— Это вы потребовали для него на суде смертную казнь, — догадался я. С учётом «как отягчающих, так и смягчающих вину обстоятельств…».

— Я поддерживал обвинение. Ни о каком организаторе до вынесения смертного приговора и в помине не было…

— И почему Кулиев нигде не называет его? — подхватил Фурман, не глядя на меня.

Но старшим продолжал оставаться генерал Эминов. Все замолчали, когда он заговорил:

— …Мы многих тут видели, но такого прокурора ещё не было!

Слегка припорошенная сединой, тонкая, как у борзой, голова так и не повернулась в мою сторону. Эминов что-то смахнул с рукава.

— Всё начинается с аморальности. С лёгких связей. Надо с этим кончать…

Эминов грозил не только мне, но и Анне…

На улице из ближайшего автомата я позвонил в бюро судебно-медицинской экспертизы.

— Алло, перезвоните, пожалуйста, — сказала она очень ласково, так, словно ей звонил самый близкий на свете человек. — Вас не слышно…

Автомат, как это было сплошь и рядом, не работал.

Я позвонил снова — на этот раз Анна услышала меня.

— Как ты живёшь? — спросил я.

— Тихо. А ты?

— В первую очередь голодно. Мне кажется, что у меня уже несколько дней не было ни крошки во рту, — пожаловался я. — Не знаю, смогу ли я когда-нибудь утолить свой голод. Но, может, я ошибаюсь?

— Необходимо провести эксперимент.

— Предлагаю сегодня в «Интерконтинентале».