Тайны русской дипломатии - Борис Сопельняк Страница 46

С этим прозвищем, ставшим его фамилией, Федор поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт. Учиться бы ему и учиться, глядишь, со временем стал бы хорошим инженером, но Федору нравились митинги, демонстрации, стычки с полицией. Со временем он нашел выходы на большевиков, начал сотрудничать в «Правде» и даже стал секретарем ее редакции. Но счастье было недолгим, буквально через месяц из института его вышвырнули, арестовали, судили, приговорили к трем годам ссылки и отправили в Архангельскую губернию. И тут ему крупно повезло: в 1913-м, в связи с трехсотлетием Дома Романовых, он попал под амнистию.

В самом начале Первой мировой войны его призвали в армию и, как человека, имеющего незаконченное высшее образование, определили на гардемаринские курсы, где готовили мичманов русского флота. И надо же такому случиться, что выпускные экзамены пришлись на дни Февральской революции! Митинги, шествия, демонстрации, опьянение свободой — через все это в полной мере прошел новоиспеченный мичман Раскольников. А потом разыскал редакцию «Правды» — и начал строчить антивоенные статьи.

Это было время, когда матросская братва начала бузить. Выходы из Балтийского моря были закрыты немцами, принимать участие в боевых действиях флот не мог, вот и начали братишки собираться на Якорной площади, где большевики убеждали их в том, что они хозяева жизни, что буржуйское добро надо отобрать и поделить, а в министерские кресла посадить тех, кого выберут они, матросы Балтийского флота и их закадычные друзья, окопные солдаты и петроградские рабочие. Чтобы эти слова были не только услышаны, но и дошли до душ и сердец матросской братвы, требовались изощренные ораторы, причем не в рабочих тужурках или добротных пиджаках, а во флотских бушлатах, то есть свойские, родные люди, знающие, что такое морская служба.

В этой ситуации мичман Раскольников пришелся как нельзя кстати. Он знал матросский жаргон, сидел в тюрьме, побывал в ссылке, в соответствии со своей новой фамилий был исступлен, ярок и неистов — короче говоря, он стал самым популярным оратором и любимцем кронштадтской братвы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что матросы единогласно избрали его своим командиром, когда понадобилось идти под Пулково и сражаться с частями генерала Краснова, как, впрочем, и позже, когда отряд под командованием Раскольникова помогал выбивать юнкеров из Московского Кремля.

А вскоре возникла ситуация, в которой Раскольников проявил себя как опытный и мудрый флотоводец. Теперь уже мало кто помнит историю «Ледового похода», а ведь это была операция, по своим последствиям сравнимая с победами Ушакова, Нахимова или Корнилова. И руководил ею совсем молодой мичман, к этому времени заместитель наркома по морским делам Федор Раскольников. Напомню, что в соответствии с только что подписанным Брестским миром Советская Россия должна была перевести все военные корабли в свои порты и немедленно их разоружить. Основной базой тогда был Гельсингфорс, то есть Хельсинки, и почти весь Балтийский флот стоял там.

Трещали небывалые морозы, лед достигал метровой толщины, приближались белофинны и вот-вот могли захватить корабли. До Кронштадта 330 километров, крейсеры и линкоры самостоятельно пробиться не могут — и тогда Раскольников вывел в море «Ермака». С помощью этого легендарного ледокола в Кронштадт был перебазирован практически весь Балтийский флот, а это ни много ни мало 236 кораблей, в том числе 6 линкоров, 5 крейсеров, 59 эсминцев, 12 подводных лодок и множество других кораблей. Именно эти силы впоследствии составили основу возрожденного Балтийского флота.

А вот на Юге, на Черном море, судьба распорядилась по-другому, и Раскольникову выпала доля не спасителя, а губителя Черноморского флота. Дело в том, что в июне 1918 года немцы захватили Севастополь и потребовали, чтобы все корабли, стоявшие в Новороссийске, были возвращены в Севастополь и переданы германскому командованию. Иначе — немецкое наступление на Москву и Петроград. Официально Совнарком с требованиями немцев согласился, а тайно приказал корабли затопить.

Матросы взбунтовались! Как это, своими руками пустить на дно гордость русского флота?! Тут же полетели за борт комиссары и большевистские ораторы, призывавшие выполнить приказ. И только Раскольников, популярнейший среди матросской братвы Раскольников, смог убедить взбунтовавшихся матросов, что пусть лучше могучие линкоры и красавцы крейсера лежат на дне Цемесской бухты, нежели через неделю-другую немцы станут палить из их орудий по нашим же головам.

Открыв кингстоны, матросы сошли на берег и со слезами на глазах смотрели, как шли на дно великолепные боевые корабли. Они тонули медленно, очень медленно… Не одну неделю отряд Раскольникова пробивался с боями в сторону Царицына, и все эти дни перед мысленным взором теперь уже сухопутных моряков полоскались на ветру прикрепленные к мачтам идущих на дно кораблей полотнища флажной сигнализации: «Погибаю, но не сдаюсь».

Не успел Раскольников добраться до Москвы, как тут же получил новое назначение — он стал командующим Волжской военной флотилией. К кое-как переоборудованным и слабо вооруженным катерам, буксирам и танкерам он ухитрился прибавить три миноносца, которые перегнал с Балтики — они-то и составили главную силу флотилии. Этого никак не ожидал командующий флотилией белых адмирал Старк, который противостоял Раскольникову. Мичман против адмирала — такого в истории флота еще не было! И как это ни странно, победил мичман.

В эти месяцы Раскольников был на подъеме. У него все получалось. Враг от него бежал. Вся Волга очищена от белых. Но самое главное, он страстно любил и так же горячо был любим! Его женой и правой рукой в военных делах стала популярнейшая среди матросов Лариса Рейснер. Еще до революции она слыла неплохим литератором и крепким журналистом, но, вступив в партию большевиков, комиссар Рейснер предпочла носить не столько карандаш в кармане, сколько маузер на боку. И этому не помешало даже ее происхождение: по отцу Лариса — немецкая еврейка, а вот по матери — русская аристократка из рода Хитрово и даже дальняя родственница Кутузова.

Покрасовавшись перед матросской братвой в морской шинели или комиссарской кожанке, в своей каюте она переодевалась в роскошное платье и садилась за письменный стол. Если согласиться с утверждением, что стиль — это человек, то можно оказать и иначе: человек — это стиль. Прочтите несколько строк из книги Ларисы Рейснер «Фронт», и, мне кажется, за скупыми, сжатыми, как пружина, и по-женски эмоциональными строчками возникнет образ сильной, энергичной и в то же время нежной женщины.

«Эпические, годами воспитанные и потому непринужденные, как в балете, движения комендора, снимающего тяжелый брезент с орудия одним взмахом, как срывают покрывало с заколдованной и страшной головы».

«И над сдержанной тревогой судов, готовящихся к бою, над отблеском раскаленной топки, спрятавшей свой дым и жар в глубине трюма, — высоко, выше мачты и мостика, среди слабо вздрагивающих рей, восходит зеленая утренняя звезда».

Или еще. «Да, жестокая штука война, а гражданская и вовсе ужасна. Сколько сознательного, интеллигентского, холодного зверства успели совершить отступающие враги! Жены и дети убитых не бегут за границу, не пишут потом мемуаров о сожжении старинной усадьбы с Рембрандтами и книгохранилищами или о зверствах Чека. Никто никогда не узнает, никто не раструбит на всю чувствительную Европу о тысячах солдат, расстрелянных на высоком камском берегу, зарытых течением в илистые мели, прибитых к нежилому берегу».