Карл XII, или Пять пуль для короля - Борис Григорьев Страница 46

Первый министр Карла задается вопросом: если королю даже удастся сместить Августа с польского трона, то кто после этого наденет на себя обесцененную корону? Возведенного на трон короля шведам пришлось бы все время поддерживать силой, и уже одно это обстоятельство должно послужить веской причиной для того, чтобы отказаться от подобного предприятия.

И далее, нисколько не щадя самолюбия Карла, он задается вопросом: какая польза от всего этого будет для Швеции? Прекрасная армия и ресурсы страны ежедневно пропадают без всякой пользы для отечества, и было бы немыслимо приносить храбрый и деятельный шведский народ в жертву польским интересам. Весь мир будет считать шведов большими глупцами, если они будут вести войну для пользы другой державы и одновременно позволять врагам разорять свою собственную. Если для короля не существует никаких других доводов для того, чтобы склониться в пользу мира, то неужели любовь к своей стране не заставит его сделать это?

Пипер не останавливается на этом и задевает самое больное место в аргументации Карла: если он уповает на Бога в своем справедливом деянии, то разве непримиримость к врагу отвечает христианской заповеди? Разве не учит Бог прощать поверженного и раскаявшегося противника?

Граф ополчается и на любимое утверждение Карла XII о необходимости наказания Августа за весь тот ущерб, который он причинил Речи Посполитой. Но разве не входит это в обязанности самих поляков?

После изложения всех этих аргументов статс-секретарь походной канцелярии указал Карлу на реальные перспективы, которые открылись бы для Швеции в случае замирения с Августом: территориальные приобретения за счет той же Речи Посполитой (Курляндия или польская Пруссия), обуздание России и освобождение Прибалтики от ее посягательств (этот аргумент попадал не в бровь, а в глаз: поражение Шлиппенбаха под Хуммельсхофом (Гуммельсгофом) и вторжение войск Шереметева в Лифляндию, несмотря на внешнее спокойствие, король переживал болезненно), нейтрализация Бранденбурга и Дании, которым может надоесть сидеть смирно, стабильность и прочность шведского государства и не оспариваемую никем роль европейского арбитра для ее правителя. Свой меморандум Пипер заключил словами: «Я неодинок в этом мнении. Все верноподданные и друзья Вашего Величества думают то же самое. Армия полна слухами о склонности короля Польши к миру и мечтает об этом».

Карл, приняв документ, обещал подумать и ответить Пиперу. Свой ответ, по свидетельству и самого Пипера, и историка-современника Ё. Нурдберга, король сформулировал в письменной форме. Это было принципиальное высказывание главы шведского государства, оно носило окончательный характер и дальнейшему обсуждению не подлежало. Вот его текст в переводе со шведского:

«То, что граф считает невозможным (лишение Августа польского трона. — Б. Г.), станет возможным в течение полугола, как только я войду в Саксонию. Но после того как поляки сами сделают первое предложение о детронизации, я пожелаю, чтобы они также сами сделали это возможным, а я только стану им помогать, чтобы укрепить их свободу. Или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «нет», то мы должны действовать в соответствии с этим; если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля. Совершенно определенно я сразу после этого оставлю короля Августа в покое, если смогу полагаться на его слово; но как только мир будет заключен, а мы отправимся на Россию, он может снова одолжить денег у русских и напасть на нас с тыла, и тогда наше дело окажется под еще большей угрозой, нежели сейчас. То, что в это время претерпит Лифляндия, с Божьей помощью, будет вылечено с использованием определенных привилегий и свобод, когда Господь даст нам мир».

Это высказывание — одно из немногих у Карла XII, в которых он с достаточной четкостью и ясностью в письменной форме излагает свои основополагающие принципы. Конечно, считает Бенгтссон, в тексте присутствует определенная политическая наивность («...или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля»), а мы добавим: прямолинейность и слабое понимание сути происходящего. Первый вопрос на повестке дня, согласно Карлу, — мобилизация поляков на избрание нового короля. Одновременно, в течение полугода,

Швеция вводит свою армию в Саксонию, наносит окончательное поражение Августу, принуждает его к миру на своих условиях и заставляет отказаться от польского трона. После того как Саксония будет обезврежена, Польша, получив нового короля, возможно, станет союзницей Швеции в войне с Россией. Тогда можно выступать на Москву.

Верил ли сам король в то, что через полгода «польский вопрос» будет им решен положительно? Трудно сказать. Есть свидетельство секретаря его походной канцелярии У. Хермелина, говорящее об обратном. В письме своему родственнику в Швецию секретарь писал, что недавно имел разговор с его королевским величеством, в ходе которого автор письма высказал соображение, что скоро король устроит все дела в Польше и отправится в поход на русских. Король ответил, что «...с поляками придется воевать десять лет, а с русскими — целых двадцать». Так кого же обманывал король: себя или своих придворных? И обманывал ли вообще? Скорее всего, хотел верить, а фраза в разговоре с Хермелином — это отголосок внутренних и недолговременных сомнений, прорывавшихся иногда наружу.

Что касается Лифляндии, то король предпочел действовать довольно «оригинально»: вместо того чтобы оказать помощь Шлиппенбаху солдатами, он дал указание заплатить голландским газетчикам по тысяче гульденов каждому, чтобы они в своих отчетах скрывали правду об истинном положении дел в провинции. А на карьеру Пипера его меморандум никак не повлиял — уже в день его представления королю, 2 сентября, граф был назначен канцлером Упсальского университета. Но больше о мире с ним никто говорить не решался. Карл раз и навсегда для себя решил, что «каналье с добрым сердцем» верить ни за что нельзя — обманет. Как бы то ни было, а мир, как в известной сказке про Кощея, находился в яйце, а яйцо — в утке, которая еще не была подстрелена и летала где-то за семью горами и морями.

... Померанский корпус в составе пяти шведских регулярных пехотных и одного кавалерийского полков и трех немецких драгунских 29 августа 1702 года наконец прибыл и расположился в нескольких километрах к северу от Кракова. Король немедленно выехал проинспектировать прибывшие полки и остался ими вполне доволен. Из Самогитии с пятью кавалерийскими полками и некоторыми отрядами братьев Сапегов выступил генерал-майор Майдель, он намеревался соединиться с войском короля лишь в октябре, и тогда под началом Карла XII могла оказаться армия численностью до 25 тысяч человек.

Королю все время приходилось решать задачи снабжения армии (впрочем, он занимался этим намного охотнее, нежели дипломатическими и государственными вопросами). Шведские солдаты и офицеры постоянно жаловались на нехватку одежды и обуви, к тому же их надо было кормить, а денег в государственной казне, как всегда, было маловато, поэтому приходилось прибегать к обычной в то время практике реквизиций, контрибуций и прочих «сатисфакций». Армия стояла в Польше, следовательно, средства на содержание шведов изыскивались в Польше. Речь Посполитая, несмотря на политическую нестабильность и неразбериху, по сравнению со Швецией выглядела вполне богатой и зажиточной страной.