Град Камен. Путешествие в Китеж - Николай Морохин Страница 46

На месте пригородной деревни Будайки – сквер. И ее знаменитый уроженец, этот великий российский миф Чапаев, взлетает здесь на постаменте, как в кино, «на лихом коне», над исчезнувшей, растворенной среди большого города своей деревенской улицей.

Несущиеся по проспекту троллейбусы. Переход. И белый объем автовокзала. Он переполнен отъезжающим провинциальным людом. Нигде у нас в Поволжье нет такого большого и нужного автовокзала, как в Чебоксарах. Чувашия – один из самых плотно заселенных регионов в России. Она идет по этому показателю вскоре за Подмосковьем. Но Подмосковье-то – это десятки городов с полной амбицией публикой, которая ездит на работу в столицу. А здесь большие, живые села. И в эти села каждый день с автовокзала уходят, такое чувство, все-таки тысячи, а не сотни автобусов. Потому что железная дорога в Чебоксарах хиловата.

Расписание здесь на чувашском. И это правильно, потому что в чувашских селах не принято говорить по-русски. Кстати говоря, Чувашия – регион, где представителей национальности, которую называют «титульной», больше всего изо всех поволжских республик, две трети от всего населения.

Пробегаю глазами строчки – многие десятки маршрутов. И испытываю секундное смущение. Нижнего Новгорода нет.

Может быть, по-старому, Горький?.. Тоже не нахожу. Нет, он, конечно, должен быть. И обязательно есть. Для непосвященных на вокзале наверняка где-то висит еще одно русское расписание. Наконец, кого-нибудь можно спросить… Как он по-чувашски называется, на какую букву его искать?.. Но что я переживу в этот момент?.. Глупо: человек, пишущий докторскую про Поволжье, не может уехать в свой город, потому что не знает, как он называется… Мы пойдем другим путем. Вспоминаю: рейсов к нам – около десятка. Ехать – пять часов. Расстояние около 250 километров. Сейчас найдем что-нибудь подходящее!.. Еще раз пробегаю таблицу. И останавливаю глаза в нижней ее части.

Чулхула – называется этот город… Точно он?

А я-то и не догадывался, что в нем живу.

Посмеяться?

Но внутри какой-то холодок. Реальность двоится. Вот я сейчас возьму билет в эту самую Чулхулу… Конечно же, задремлю в автобусе после бессонной ночи с пересадкой в Арзамасе. И где проснусь? Найду ли все то же, что составляет мою жизнь, если поеду сейчас в Чулхулу, а не в Нижний Новгород? Не совершится ли какой подмены?

Древние были неглупы. И они знали, сколько смысла и силы несет имя. Ты знаешь имя того места, где живешь, – и у тебя есть надежда найти его снова, вернуться. А если имя неправильное, люди только разведут руками и скажут: мы не знаем, где это. И куда идти?

А еще древние понимали, что у людей и у мест, где они живут, должны быть тайные имена. Для своих. Чтобы чужой не трепал эти слова. Ведь у каждого такого слова есть связь с тем важным, без чего жизнь просто распадается. Потому что предмет и его имя – это, в сущности, одно и то же. Позови Васю – и придет Вася, а не Петя. Это даже коту понятно. И дети, пока их еще не выучили в школе, прекрасно понимают эту исходную, древнюю правду.

Еду и разглаживаю рукой билет с этим странным именем Чулхула. К нему мы, русские обитатели города, не приобщены. И оно – как часть той музыки соседних поволжских языков. Бывают в жизни такие моменты, когда вдруг что-то хорошо знакомое, родное откроется тебе с новой стороны, в новом неведомом качестве и даже напугает этим.

Я на самом деле сейчас задремлю в этом «икарусе», который явно переполнен собственным дымом и с неровным рыком тянется по бесконечной дороге на запад, навстречу огненному полушарию закатывающегося солнца.

Нет, здесь есть какая-то тайна. Вот отпишемся по командировке, закончим тот параграф диссертации и будем разбираться. Сначала залезем в хорошие словари.

Старый анекдот: «Идея… Иде я нахожусь?..»

Словарь, в который я залез тем же вечером, был толстым. И разумеется, экзотичным: чувашский язык – это вам не английский, на каждом углу такое не валяется.

«Чулхула» в книге не обнаружился (или не обнаружилась?). Зато по частям все складывалось гладко. «Чул» – камень, «хула» – город. Простые и понятные вещи. Наверное, чуваши обратили внимание в свое время, что в нашем городе много каменных домов. Или, даже скорее всего, на кремль.

Ощутил ли я тогда в своих руках что-то особенное, что можно в итоге коллекционировать?

Наверное. Тем более что уже прекрасно знал, как называется наш город у других соседей – марийцев. И когда спрашивали в Йошкар-Оле, откуда это я приехал, отвечал: «Угарман». Тоже очень просто переводится: «у» – «новая», «гарман» – «крепость». Ну да, марийцы жили-жили несколько столетий на Волге, и вдруг появились у них соседи с запада и эту самую новую крепость построили: все понятно.

Итак, Чулхула – это было уже четвертое название Нижнего Новгорода. Четвертое, потому что с детства для меня оно звучало как Горький.

На рубеже эпох сломано было множество копий по поводу того, как будет называться город. Мой отец публично отстаивал тогда, выступая в местных газетах, искренне дорогое для него имя Горький. Думаю, что в нем говорило в первую очередь безмерное уважение к личности писателя, имя которого городу дали в начале 30-х. Для него Горький был человеком, прошедшим через страдания, через трудные поиски истины, бросившим вызов несправедливому обществу. И сколько всего ему пришлось услышать о себе в ходе дискуссий! От сторонников «возрождения», «возвращения» отцу приходили реальные угрозы. Авторы публикаций в закусившей удила демократической прессе давали понять, что мой отец нанят «номенклатурой», которая противится «преобразованиям». Не буду пересказывать аргументы сторон. Для меня важна была живая традиция: шестое десятилетие – это уже состоявшиеся поколения людей, которые назывались «горьковчане», и это уже среда, уже привычка, а привычку надо уважать.

Чувствую себя иногда ретроградом. Но понимаю при этом, что только человек, чувствующий себя ретроградом, может изучать то, что связано с традиционной культурой. Без этого ее невозможно любить, понимать.

Возвращаться к старым спорам – пустое. Однако помню, что ощутил настоящее страдание, когда человек с пародийно звучащей для каждого русского уха фамилией Хасбулатов подписал указ о переименовании моего города.

Горький (1932–1990). Выписываю это на четвертушечке листа и понимаю, до чего же это похоже на даты жизни. Не очень длинной, но совершенно стандартной, среднеарифметической для российского мужчины постсоветского периода. Он год или пару не дотягивает до пенсии и избавляет этим от многих проблем господ, заботящихся о тех, кто получает гроши после шестидесяти лет весь, как эти господа изящно выразились однажды, «срок доживания».

Мы сменили имя и в результате стали жить лучше? Или, может, «вернулись к традициям», «возродили» что-то?

Старый уютный центр города Горького по-настоящему хранил эти самые традиции Нижнего Новгорода, его планировку, его масштабность. Центр нового Нижнего Новгорода за два с небольшим десятилетия сумели превратить в бетонные джунгли. Власть позволила предприимчивым людям сломать настоящие нижегородские дома и закрыть свое небо уродливыми вычурными сооружениями, сделать улицы непроходимой и непроезжей, особенно зимой, беспорядочной парковкой престижных машин.