На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков Страница 46

У меня просто-таки в зобу дыхание спёрло. Я отставил полупустой стакан и слушал, боясь пропустить хоть слово.

Посол помолчал, дав мне несколько мгновений, чтобы усвоить и осмыслить услышанное. Зачем-то подул на лежащий на его блюдце нетронутый коржик – с того волной слетели крошки и маленькой позёмкой пронеслись по мрамору столика; потом продолжил:

– Нынешний расклад сил на мировой арене делает создание такого блока ещё более актуальным. Я был бы даже рад, если бы вам удалось заключить некий пакт с англичанами и французами на случай войны с нами. А с нами – некий пакт на случай мира, следовательно, куда более важный. В отличие от пакта на случай войны мирный пакт начал бы работать сразу после подписания. В то же время антигерманский пакт между вами и демократиями мог бы предостеречь наше… – Он запнулся, подбирая слово. – Наше не всегда уравновешенное руководство от опрометчивых действий. Мир сразу сделался бы более выгодным, а война – более рискованной. Вы понимаете эту комбинацию?

– Ещё бы, – сказал я, стараясь пока лишь слушать и ни в коем случае не вдумываться, насколько всё это реально, насколько соответствует действительности.

Начнёшь анализировать – не ровён час, что-то пропустишь. Важно было запомнить всё: слова, интонацию, паузы и недоговорённости, даже движения глаз. Сердце у меня билось так, будто я через две ступеньки шпарил вверх по лестнице небоскрёба.

– Английские гарантии безопасности Польше ситуацию, по большому счёту, даже улучшают. Смотрите. Польша опирается на Англию. Англия, Франция и Россия опираются друг на друга и на свой антивоенный договор – прошу заметить, не антигерманский в узком национально-политическом смысле, но именно антивоенный, поскольку он обязывает к действиям только в случае нападения Германии на какую-либо из трёх перечисленных стран, а в силу гарантий Англии Польше – то и в случае нападения на Польшу. При этом, с другой стороны, Германия и Россия опираются на Россию и Германию, гарантированно получая одна от другой всё, что им нужно для укрепления собственной обороноспособности. Поэтому все успокаиваются. Никто не чувствует себя припёртым к стенке. Ни над кем не нависает никакой дамоклов меч. Ни у кого не возникает обманчивых соблазнов. Все осознают, что ни единый конфликт не может быть локализован и любая военная авантюра немедленно приведёт к новой общеевропейской катастрофе. В этих условиях наши разногласия с Польшей по поводу Данцига и восточнопрусского коридора могут быть решены на переговорах неторопливо, хладнокровно и взаимоприемлемо. Более того – только в такой обстановке они и могут быть решены!

Как ни старался я быть сейчас не более чем звукозаписывающим устройством, оставив все мысли и эмоции на потом, тут не удержался. Боюсь, даже в моём взгляде могло мелькнуть недоверие. Неужели посол не знал, что война с Польшей для Гитлера уже решённое дело и даже сроки назначены? Или он полагал, что это всего лишь обычные, на любой случай жизни генерируемые генштабами планы, и такие, и этакие, что сами по себе они ничего не значат и могут быть в любой момент отправлены в мусор, если обстановка изменится?

А вдруг Берлин разыгрывал своего фон-барона втёмную?

Стало тоскливо.

Неужели все хорошие, искренне заботящиеся о мире и благе люди всегда обречены на то, чтобы окаянное, неизбывно подлое и непременно тупое начальство разыгрывало их втёмную?

Но тогда, возможно, и я…

Нет. Не похоже, чтобы Коба… Не потому, что он такой уж честный и благородный. Ха-ха. Но просто не для чего. Во всяком случае, пока. Не вижу, кому и какую дезу он мог бы попытаться втюхать моим чистоплюйством.

Однако то, что всех нас разыгрывает втёмную история, – факт.

Чем жарче мы что-то и кого-то любим, чем отчаяннее пытаемся откуда-то выпутаться, чему-то научить, кого-то спасти, кому-то дать шанс – тем с большим аппетитом история кормится нами.

Но даже это, даже это…

Даже самое выстраданное, самое безысходное понимание того, что чем яростнее ты бьёшься, тем всего-то более качественным антрацитом оказываешься в топке, не даёт оправдаться перед собой, если сложишь руки. Не даёт больничного листа с освобождением от человеческой жизни и разрешением подменить её безвольным переплясом щепки в порожистом потоке, пусть и способной язвить и потешаться.

– Я внимательно слушаю вас, граф, – вернувшись к реальности, сказал я.

– Мне показалось, вы о чём-то глубоко задумались, – ответил Шуленбург, молчавший, наверное, уже целую минуту.

– Это правда, – признался я, невольно улыбнувшись. – Но сейчас я снова весь внимание.

Он глубоко вздохнул.

– В течение нескольких месяцев, по крайней мере начиная с ноября, я и мои единомышленники в Берлине всячески пытались довести эти, и ещё множество подобных доводов до нашего руководства. И по официальным инстанциям МИДа, и любыми иными способами. В последние недели наши усилия, похоже, увенчались успехом, и высшее руководство Рейха, я сужу по многим признакам, начало склоняться именно к этой политике.

– Я могу вас только поблагодарить и поздравить, – осторожно сказал я.

Он угрюмо наклонил лысую длинную голову так, что едва не воткнул хрящеватый нос и усы в стынущий кофе.

– Я не знаю, стоит ли меня поздравлять, – сказал он глухо. – Может быть, лучше проклясть и не верить ни единому слову. Ни моему, ни вообще кого-либо из немцев, что будут сулить вам мир и дружбу. Дело в том, что я не могу поручиться, принята ли эта политика руководством Рейха искренне, как долгосрочная и обязывающая, или в Берлине решили воспользоваться нашими планами, чтобы использовать ресурсы СССР для решения конкретной задачи – разгрома Польши, а затем вести дела, не придавая договорённостям, за которые я так боролся, ни малейшего значения. Понимаете, – с болью сказал он, – я этого не знаю! Вот сейчас я говорю с вами, и мне неведомо, спаситель я или подлый обманщик.

Эта вспышка отчаянной откровенности потрясла меня. Рыцарский доспех уже не плясал, а плакал.

– И вот что я хочу вам сказать, – проговорил он, справившись с волнением. – Вот о чём я хочу попросить. Вот для чего я всё это, собственно, затеял.

Опять помолчал.

– Ситуация меняется едва ли не каждый день. Намерения могут меняться вместе с ней. То, что вчера было планом дезинформационного прикрытия, в изменившихся условиях может стать планом реального конструктивного взаимодействия. И наоборот. Поэтому… Поэтому… – Он глубоко вздохнул, будто собрался нырнуть с высоты. – То, что я предлагаю… о чём прошу… очень рискованно. Я понимаю. Как отнестись к моим словам, решать вам и только вам. Но когда в Кремль начнут поступать те или иные наши официальные предложения, через меня или по каким-то иным каналам, более выгодные, менее выгодные, постарайтесь отнестись к ним с пониманием. Я не могу исключить, что в данный момент они будут обманом, но они могут перестать быть обманом и стать основой для союза. Даже если некий уровень отношений достигнут лишь с целью усыпить бдительность партнёра и затем от них отказаться, то в случае, если отношения устраивают и приносят пользу, от них можно захотеть не отказываться. А я и мои единомышленники со своей стороны будем делать всё возможное, чтобы так и случилось.