Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев - Джереми Дронфилд Страница 46

Мура сумела избежать самых худших жилищных условий, до жизни в которых были доведены представители ее класса. У нее больше не было собственного дома (или, скорее, дома Ивана), но ей удалось спасти квартиру ее матери в доме номер 8 на Шпалерной улице, расположенной близко к реке и посольству Великобритании. Как добилась этого, она никогда не рассказывала ^[297].

Ужаснее лишения собственности была враждебность большевистского государства и ЧК. Когда стало казаться, что власть большевиков может рухнуть, их отношение к «бывшим» стало еще более нетерпимым. Начинался период красного террора, и его атмосфера стала расползаться в летнем зное. Позднее в том же году один высокопоставленный офицер ЧК заявит: «Мы уничтожаем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите доказательств того, что обвиняемый действовал… против советской власти. Первые вопросы, которые вы должны ему задать, – это: к какому классу он принадлежит, каково его происхождение… Именно ответы на эти вопросы должны определять судьбу обвиняемого» ^[298]. Впереди была классовая борьба, даже если этот класс оказался уже почти побежден. «Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путем насилия эксплуататоров, – нет, – говорил Ленин. – Этим и занимаются ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом» ^[299].

Каким-то образом Мура избежала привлечения к принудительному труду, кражи личных вещей, лишения собственности, ареста и допроса. И все это несмотря на ее видное положение, происхождение и известную всем близость к английским империалистическим миссиям в Петрограде и Москве, которые к лету 1918 г., как считали в ЧК, участвовали в контрреволюционной деятельности. Она сама была на службе ЧК, но после июльского восстания левых эсеров эта организация чистила свои ряды от контрреволюционных лазутчиков. Мура, вероятно, выглядела как потенциальный кандидат.

Что-то спасло ее. В истории будет сделан вывод, что она заключила сделку, по условиям которой была отправлена шпионить на Украину. Люди из высшего руководства ЧК – ее начальник Феликс Дзержинский и его заместитель Яков Петерс – очень пристально и незаметно наблюдали за капитаном Френсисом Кроуми и Робертом Брюсом Локартом, и, когда июль сменился августом, а Мура поселилась в Москве, они начали проникновение в самые сокровенные дела английских агентов.

* * *

Миссия Локарта и его домашнее хозяйство изменились с тех пор, как Мура была с ним последний раз. Остались лишь сам Локарт, его секретарь Джордж Лингнер, молодой лейтенант Гай Тэмплин и, разумеется, верная правая рука – капитан Уилл Хикс. Джордж Хилл скрывался, а Денис Гарстин давно уже уехал, получив приказ отправиться на север, чтобы присоединиться к военным в Архангельске, за несколько недель до высадки там английских войск.

Обстановка тоже изменилась. В начале августа Локарт получил от властей уведомление, что он больше не может оставаться в гостинице «Элит». Гостиницу реквизировали для нужд советской власти – в этом конкретном случае для Исполнительного комитета Всероссийского центрального совета профессиональных союзов. Он был вынужден найти помещение для своего дипломатического бизнеса и в конце концов разместил свой офис в здании на улице Большая Лубянка в недобром соседстве со штаб-квартирой ЧК (казалось, от них невозможно было скрыться).

Был некий скрытый смысл в том, что и российская служба безопасности, и миссия Локарта занимали здания на этой древней улице. Если следовать по Большой Лубянке в сторону северо-восточного пригорода, то окажется, что она становится главной дорогой, ведущей в Ярославль, Вологду и Архангельск. Если бы армия союзников вошла в Москву, то Большая Лубянка оказалась бы той дорогой, по которой они шли.

Для проживания Локарту – ему повезло – удалось оставить себе свою старую квартиру, ту, в которой он жил вместе с Джин в те времена, когда работал в московском консульстве. Она находилась на пятом этаже жилого дома номер 19 в Хлебном переулке в том районе Москвы, где в апреле проводились жестокие налеты на анархистов. Это место теперь снова стало более или менее безопасным. Локарт и Мура перебрались туда 3 августа, и Хикс переехал вместе с ними ^[300].

В те самые выходные, когда они переезжали, в Москву пришло известие о том, что англичане высадились в Архангельске, – весть, которая повергла большевиков в состояние, близкое к панике.

В это же время Локарт был занят тем, что открывал новое измерение своего предприятия в России. Начав как друг большевиков, он стал втягиваться в опасный заговор с целью свержения большевистского режима изнутри путем проникновения лазутчиков в ряды ее «преторианской гвардии» – полки латышских стрелков.

Локарт никогда не рассказывал всей правды об этой стороне своей деятельности, и пройдут еще десятилетия, прежде чем советские и британские архивы сделают достоянием гласности факты, которые он скрывал, – о его собственной деятельности и – косвенно – о деятельности Муры. Он никогда не переставал любить или защищать ее, а она – его, несмотря на то, что они сделали друг другу тем летом.

В те выходные, когда он обустраивал свое домашнее хозяйство на новом месте, а весть о высадке еще была в пути из Архангельска в Москву, Локарта в офисе его миссии посетили два человека, назвавшиеся латышскими офицерами ^[301]. Они назвались Смидкеном и Бредисом и сказали, что их прислал из Петрограда капитан Френсис Кроуми, который планировал поднять восстание среди латышских стрелков, сыграв на недовольстве, которое нарастало в их рядах.

Всем было известно, что латышские полки были самыми верными большевикам частями Красной армии, надеждой и опорой в борьбе с контрреволюцией и единственной крепкой преградой на пути вторжения союзников. Но их боевой дух снижался, а их верность становилась сомнительной. Подобно другим полкам их подвергали чисткам, многие из них были недовольны неспособностью большевиков жить согласно обещанным принципам социализма и были готовы позволить немцам взять под свой контроль прибалтийские провинции, включая их родную Латвию. В июле, считая, что большевизм сошел со своего курса, они вели с Германией переговоры об амнистии, которая должна была позволить им вернуться домой. Но их репатриация не состоялась. Среди латышей было много недовольных офицеров, по словам Смидкена (он был старшим из этих двоих по возрасту и званию, и говорил в основном он), которые были готовы поднять восстание, если их должным образом подбодрить ^[302]. Когда пришла весть из Архангельска и большевики впали в открытую панику, все это выглядело еще более многообещающим.