1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты. 400 лет борьбы русского государства против самозванцев - Андрей Савельев Страница 46

10 марта 1881 года члены Исполнительного комитета в связи с казнью цареубийц направили новому императору свои требования. В письме, автором которого был Лев Тихомиров сказано: «Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не стала неожиданностью. После всего произошедшего в течение последнего десятилетия она являлась совершенно неизбежной…» Народовольцы как будто даже на мгновение посочувствовали Империи и признали, что власть не была пассивной в борьбе с революцией: «правительство покойного императора нельзя обвинить в бездействии. У нас вешали правого и виноватого, тюрьмы и отдаленные губернии переполнялись ссыльными. Целые десятки так называемых “вожаков” переловлены, перевешаны».

Народовольцы вновь требовали политической амнистии и народного представительство со свободными выборами народных депутатов и свободной агитацией. В письме даже прозвучали примиренческие нотки: «Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в вас сознания своих обязанностей. Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от вас».

Но примирения между Империей и революцией не могло быть. 3 декабря 1882 г. была создана секретная полиция, а затем – тайное общество «Священная дружина». Полицейская служба на прежних основаниях не могла противодействовать идеологизированным террористическим группам. Защита империи также должна была формироваться не основе осознанной преданности принципам самодержавия.

Успехом тайной полиции была перевербовка одного из главарей «Народной воли» С. Дегаева. В начале 1883 г. ему был устроен фиктивный побег. К середине 1883 его сотрудничество с полицией позволило разгромить террористически группы. Но в конце 1883 Дегаев был разоблачен и, спасая свою жизнь от мести народовольцев, заманил в ловушку шефа тайной полиции Г. П. Судейкина, который был зверски убит.

Империя использовала метод народовольцев – внедрение к противнику провокаторов. Еще на «процессе 20-ти» под судом оказался Николай Клеточников – мелкий провинциальный чиновник, нашедший свое призвание в том, чтобы пробиться на службу в III Отделение и изнутри разваливать работу этого «отвратительного учреждения». Империя быстро создала сеть тайных агентов и научилась склонять арестованных народовольцев к раскаянию.

В 1884 году полицией были захвачены списки организации, адреса и пороли народовольцев. Аресты прошли в 32 городах, к дознанию были привлечены свыше 400 человек. Следствие закончилось только в 1887 г., когда на скамье подсудимых оказался 21 народоволец. Тогда же была схвачена «террористическая фракция» народовольцев, намеревавшаяся на Невском проспекте бросить в Александра III разрывные снаряды. Злодеяние не состоялось, террористы были арестованы. Одним из активистов этой разношерстной группы был 20-летний А. Ульянов, брат будущего вождя большевистской партии. Большинству из 15 приговоренных к смертной казни было оказано снисхождение. Государь не воспользовался своим правом отклонения предложений о смягчении участи осужденных: в Военно-судебном уставе с 1885 году было введено положение о том, что суд сам не может смягчить наказание и обязан выходить с соответствующим предложением к царю. Казнены 5 человек, включая Ульянова.

Избавление от виселицы, впрочем, мало помогало народовольцам. «Высшая психика» интеллигенции не выдерживала прямых следствий политической борьбы – тюремного заключения. Значительная часть арестованных после убийства Государя в тюрьме сошла с ума, покончила жизнь самоубийством или бросалась на надзирателей с целью получить смертный приговор. Большинство приговоренных к пожизненным срокам не выдержало заключения в Алексеевском равелине. В том числе здесь умерли и осужденные по «Процессу 20-ти» Михайлов, Клеточников и другие. Среди немногих выживших оказался Николай Морозов – своеобразный рекордсмен тюремной жизни, оставивший в тюрьме 28 лет свой жизни.

Морозов спасся от собственной же «высшей психики» только увлечением науками. Во время заточения и после тюрьмы его уже мало занимала собственно революционная деятельность. Он стремился разработать свои научные идеи и издать то, что было написано за время сидения за решеткой. Им были сформулированы несколько продуктивных гипотез в химии и астрономии. А вот семитомный труд «Христос», написанный в заключении, получил своего читателя только в наши дни. В Морозове увидели предтечу ревизионистов истории Фоменко и Носовского, засыпавших Россию своими псевдонаучными опровержениями всех исторических хроник.

В редких случаях «высшая психика» давала миру имена действительно выдающихся личностей. Помимо Николая Морозова, нам более других известны Лев Тихомиров, впоследствии ставший крупнейшим теоретиком самодержавной государственности, и Григорий Плеханов, превратившийся в марксистского идеолога европейского типа. Остальные народовольцы проявили себя как праздные смутьяны, злобники-публицисты и террористы.

Экзальтированные натуры не могли стерпеть пребывания в каменной клетке – пережить несвободу и крайне скудное содержание. Но самое страшным наказанием для народовольцев было полное забвение их «подвигов» – даже их большевистские последователи сочли индивидуальный террор методом бесполезным для целей социального переворота, а идеи народовольцев – просто глупостью.

Размах народовольческой организации многократно преувеличен историками. Если «хождением в народ» безо всякой системы и организации были почти всегда случайно захвачены несколько тысяч человек, то политической деятельностью, быстро сошедшей к террору, одновременно занимались не более нескольких десятков человек. Об этом с достаточной откровенностью свидетельствовал в своих мемуарах один из соучастников подготовки цареубийства Николай Морозов. Ничтожны были тиражи революционных газет и прокламаций. Так, в 1878–1879 гг. вышли только пять номеров газеты «Земля и воля» тиражом по 1,5–3 тысячи экземпляров.

Возникает вопрос: как же эти жалкие кучки экзальтированных разночинцев могли поколебать могучую Империю? Домыслы о развитии производительных сил, будто бы порождавших кризис производственных отношений, а с ним – и революционное движение, будет поверхностным и совершенно неверным. Разумнее увидеть, что в России начало возникать новое многосословное общество. Мода на образование при достаточно высоком достатке множества «кухаркиных детей», стремившихся в «чистое общество», пополняли его маргиналами, получившими общее название «интеллигенция».

Страсти, бушевавшие в этом слое, достаточно описаны в русской литературе. Но более всего выразил брожение, распространявшееся от интеллигенции Ф. М. Достоевский в своем романе «Бесы». Достоевский, подбирая определение для бесов революции, назвал лидеров «передовыми», вокруг которых обретается просто «сволочь», «дряннейшие людишки», «сор».

Открывают пути заговору и террору поначалу безобидные умники, склонные к бесплодным дискуссиям. Их словоблудье подхватывают заразившиеся зарубежным вольнодумством – им надо все оспорить, все осудить и очернить. Наконец, «передовыми» становятся чиновники, играющие в «современность», а потом и просто уступающие инициативу «сволочи». Эти уже безо всякого признака мысли, но с одним только беспокойством и нетерпением. И вот «дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать все священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть, а первейшие люди, до тех пор так благополучно державшие верх, стали вдруг их слушать, а сами молчать; а иные так позорнейшим образом подхихикивать». И все эти «скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны, заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, – все это вдруг у нас взяло полный верх и над кем же? Над клубом, над почтенными сановниками, над генералами на деревянных ногах, над строжайшим и неприступнейшим нашим дамскими обществом.