20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи Страница 46

Под звуки «Марсельезы», исполняемой на причудливых инструментах, все спускаются по трапу, следуя непосредственно за Барту, который непринужденно направляется к собравшейся толпе народа.

Мэр, предупрежденный заранее, встречает Барту в небольшом здании мэрии, тут же провозглашает его почетным гражданином города и по традиции подносит ему хлеб-соль и вино.

После этой церемонии восхищенный Барту опять возвращается на судно, а немного погодя снова повторяется то же самое.

На следующее утро Барту, как всегда немного рассеянный, произносит перед важной особой – мэром города Смедерево – большую торжественную речь, которую он ранее подготовил для встречи с одним почетным членом румынского муниципалитета, но в конце концов так и не произнес.

Никто этого не замечает, кроме самого мэра, который с трудом подавляет насмешливую улыбку, когда Барту поздравляет в его лице «умный и прекрасный румынский народ».

Спустя несколько часов Барту облачается в свой черный сюртук. Подъезжают к Белграду. Барту собирается вести переговоры с югославским королем Александром о Восточном Локарно, а также о возможностях сближения между Белградом и Римом. Он полагает, что подобное сближение могло бы в случае необходимости стать основой для Средиземноморского Локарно, которое должно стабилизировать положение в районе Средиземного моря.

* * *

Двадцать пятого июня Барту прибывает в королевский дворец на Дединье – розовый дворец в византийском стиле, который величественно возвышается над Дунаем и Савой.

Стройный, элегантный, с выправкой, немного напоминающей военную, король Александр, обладающий острым умом, мистически настроенный человек с большими грустными глазами за маленьким пенсне, при непрерывных вспышках магния фотографов вручает Барту очень редкое издание Расина. Затем, пожимая ему руку, он говорит:

– Существует три вида диктаторов, господин министр: прирожденные диктаторы, как Муссолини, диктаторы поневоле, как, например, Примо де Ривера, и диктаторы в силу привычки – те, кто лишь исполняет долг, к чему их приучили с детства. Этих последних – а я принадлежу к их числу – называют диктаторами только потому, что это модное слово, ибо, когда я распустил югославский парламент на три года, я не совершал диктаторских действий, как считал ваш парламент, я лишь отдавал себе отчет в том, что какая бы то ни было гражданская война в Югославии означала бы конец для моей страны.

И в то время, как фотографы делают свои последние снимки, король, обращаясь к Барту, продолжает:

– Теперь я парламентарный монарх. Народы имеют право сотрудничать с правителями, но в настоящий момент они не могут заменить их, ибо в трудную эпоху, переживаемую нами, закон количества не является достаточным для того, чтобы наделить парламенты той степенью ясновидящего патриотизма и морального авторитета, которые им необходимы.

Несколько минут спустя Барту поднимается на трибуну Скупщины. Многие депутаты одеты в национальные костюмы.

– Я всего лишь француз, который уедет от вас, а вы принимаете меня как Францию, которая остается с вами навечно! – начинает он. Эти слова вызывают всеобщий энтузиазм. Раздаются звуки «Марсельезы».

Вечером состоялся большой обед в офицерском клубе. А затем – возвращение во Францию.

* * *

В поезде Барту с восхищением отзывается о своей поездке. В. Бухаресте, Белграде – повсюду его проект Восточного Локарно был принят исключительно благоприятно. Получая благодаря этому проекту возможность опереться на Россию, три малые страны, [37]которым Франция может оказать лишь косвенную помощь, неожиданно обнаруживают новую силу, чтобы в случае необходимости оказать противодействие Германии, если того потребует развитие событий.

Тут же Барту набрасывает карандашом текст коммюнике для прессы:

«Счастливые путешествия обходятся без затруднений. Таковою была поездка, которую я только что совершил в Румынию и Югославию… Соблюдение договоров представляется всем нам как условие и залог прочного мира… Политика пересмотра договоров не только несправедлива и противоречит желаниям народов, но она чревата опасными последствиями и таит в себе зародыш войны. Выступая против этой политики на торжественном заседании румынского парламента, я изложил принципы традиционной политики Франции. Необходимо иметь определенную политику и придерживаться ее.

Нужно выбрать себе друзей и поддерживать их. Это к тому же является наилучшей гарантией того европейского сотрудничества, которому Франция остается верна.

Ах, если бы Франция захотела подняться выше внутренних междоусобиц, которые раздирают ее! Она играла бы в условиях мира и во имя мира благодетельную роль, которая ей предначертана…»

* * *

На следующий день, в два часа, поезд останавливается у перрона венского вокзала.

Улыбающийся, полный веры в будущее, Барту выходит на перрон, чтобы пожать руку маленькому канцлеру Дольфусу – «Мини-Меттерниху», как называет его Муссолини.

Дольфус и Барту долго разговаривают наедине в дальнем конце перрона.

– Нацистская пропаганда в Австрии добилась огромного успеха, – откровенно сообщает Дольфус Барту. – Эта пропаганда использует наихудшие методы, и на Вену обрушился настоящий террор, сопровождающийся, как обычно, доносами и расправами!

Но вот уже раздается гудок паровоза. Дольфус провожает Барту до его вагона и шепотом сообщает ему дополнительно:

– Я только что решил ускорить свой визит в Рим, который был намечен на пятнадцатое августа, с тем чтобы возможно скорее переговорить с Муссолини и изучить вместе с ним вопрос о средствах, могущих преградить путь этой нацистской кампании. В Венеции, как вам известно, Муссолини не смог добиться от Гитлера заверения в том, что он не заинтересован в делах Австрии, и я весьма обеспокоен этим.

Затем с выражением бесконечной грусти маленький канцлер, который еще верит, что Италия может защитить его от Германии, продолжает:

– На большом официальном обеде, который был дан вечером в день встречи в Венеции, Гитлер сидел рядом со статс-секретарем по иностранным делам Сувичем, уроженцем Триеста. И несмотря на то, что во время обеда Гитлер, не переставая, делал резкие выпады против меня, поверите ли вы, что Сувич, вместо того чтобы защищать меня, совершенно откровенно сказал ему: «В сущности, мы похожи друг на друга: мы оба являемся плохими австрийцами». Я обеспокоен, очень обеспокоен.

Поезд трогается. Барту, не стесняясь, размахивает своим большим носовым платком. Такой вольный способ официального прощания заставляет маленького канцлера улыбаться.

Однако, возвратившись в свой салон-вагон, Барту становится задумчив. Он явно взволнован.

Начальник его кабинета Роша отнюдь не утешает его. Он рассказывает Барту все то, что начальник кабинета Дольфуса только что поведал ему самому: