Абу Нувас - Бетси Шидфар Страница 46

Хасан поднял голову и с интересом посмотрел на того, кто произнес эти слова. Незнакомец примерно такого же возраста, как и Хасан, высокий и гибкий, с насмешливым блеском в глазах. Увидев любопытный и благожелательный взгляд поэта, улыбнулся ему и добавил:

— Конечно, поклоняться огню — великий грех, ведь огонь — это ад, но мы, как истинные мусульмане, спасемся от адского пламени в загробной жизни, поэтому в этой жизни мы сядем поближе к жаровне, думая о тех муках, которые уготованы грешникам, совершающим ныне свой ночной путь.

— Аминь, — подхватил Хасан, подвигаясь ближе к нему.

Тем временем набатеец, не удостоив их вниманием, выкатил глаза на своего соседа, тощего старика, брезгливо поджавшего тонкие губы, и продолжил:

— В этой стране протекают две великие реки — Тигр и Евфрат, и сюда приходит продовольствие и разные товары и по суше, и по воде с самыми малыми издержками, так что здесь собираются все товары с запада и востока, из стран ислама и из земель язычников. Сюда приходят товары из Хинда и Синда, из Китая и Тибета, от тюрок и дейлемитов, от хазар и эфиопов, так что в Багдаде оказывается больше товаров, чем в самих этих странах.

Тощий старик несколько раз порывался прервать его, и наконец, когда набатеец остановился, чтобы перевести дух, затряс перед его лицом сухим пальцем:

— Багдад — гнездо порока и жилище безбожников, здесь нашли приют все бродяги и разбойники, сюда стекаются еретики со всех краев, здесь люди забыли о скромности и богобоязненности, а пьяницы пользуются свободой и почетом!

Но набатеец вновь заговорил, заглушая визгливый голос старика:

— Ирак — это не Сирия с воздухом, полном заразы, где человек не находит себе места, где земля скудна и печальна, где каждый год свирепствует чума, где люди сухи и неприветливы; это не Египет, где погода неустойчива, зато устойчива лихорадка, раположенный между морем, испарения которого несут множество белезней и портят пищу, и засушливыми скалистыми горами, где из-за сухости, солености и бесплодности не произрастает никакая зелень и где не бьет ни один источник воды. Ирак — не то что далекая от родины ислама, от священного Дома Аллаха Ифрикия, где люди злы, а враги многочисленны, как саранча. Ирак — не то что дальняя, холодная Армения, каменистая и печальная, окруженная врагами, это не то что края Джибаля, внушающие печаль своим бесплодием и вечными снегами, жилище жестокосердных курдов.

Это не то что Хорасан, раскинувшийся в дальних местах восхода солнца, который со всех сторон окружают враги, будто псы на цепях, злобные воины, несущие страх. Ирак это не то что Хиджас, где жизнь полна тягот, а хлеб скуден и горек, где пища жителей — добыча грабежа. Ведь сам великий и славный Господь сообщил нам в своей Книге устами Ибрахима, мир ему: «Я поселил Моих сынов в долине, где нет посевов». Ирак не похож на Тибет, где от порчи воздуха и пищи изменился цвет его жителей и пожелтели их тела, а волосы сморщились…

Тут набатеец закашлялся, захлебнувшись слюной, а сосед Хасана засмеялся:

— Пусть Бог пошлет тебе всяких благ, Ибн аль-Мунаджим, никто не сомневается в том, что Ирак — благословенный край и пуп земли, особенно Кильваза, где вино выше всяких похвал, и Старый монастырь у канала Сарат, где погребены не только их попы, но и славные кувшины со столетним вином, и когда воскресает такой кувшин и его дух выходит из тела, то для людей этот день больше Дня Воскресения из мертвых.

— Аминь, — снова сказал Хасан, которому уже надоели однообразные похвалы Ираку, — А я прибавлю к этому стихи:

Начинай свое утро с попойки и кончай ею день,

Не скупись и не откладывай на завтра!

Ведь утренняя попойка отрезвляет всякого хмельного,

Чьи руки поспешно тянутся к кубку, а губы делают глоток раньше, чем произносят молитву.

И лучше всего, — прибавил он, — пить вино в монастыре: ведь ты получаешь его из святых рук и его осеняют крестом.

Сосед толкнул Хасана, и он осекся, поняв, что сказал лишнее. Юноша кивнул на тощего старика, который вначале сидел с открытым ртом, а потом начал отплевываться:

— Тьфу, тьфу, прибегаю к Аллаху от шайтана, побиваемого камнями. Я говорил, что здесь гнездо безбожников!

Набатеец стал успокаивать его:

— Почтенный шейх, разве ты не видишь, что молодцы шутят? Они добрые мусульмане, но молодости свойственно веселье и шутка. Послушайте лучше, я расскажу вам, как повелитель правоверных, Абу Джафар аль-Мансур, основал город мира — Багдад. Когда аль-Мансур жил в Куфе, он разослал повсюду своих доверенных людей, чтобы они искали место, подходящее для постройки столицы, дабы не было там черни, всегда готовой к бунту, как в Басре или в Куфе.

И когда один из них прибыл в небольшое селение в округе Бадурая, некий монах сказал ему: «В наших книгах записано, что человек по имени Миклас-верблюжатник построит здесь город, где будут вечно править его потомки». Посланный возвратился к повелителю правоверных и поведал ему о словах монаха. Аль-Мансур тотчас же снарядился, а прибыв в селение и увидев, как обильны там воды и как здоров воздух, сказал: «Клянусь Аллахом, здесь будет моя столица и место моего царствования, ведь это меня в детстве называли Миклас-верблюжатник».

Мансур приказал моему отцу, который был его астрологом, составить гороскоп, и когда он увидел, что сочетание созвездий благоприятное, сказал об этом халифу. И в тот же день тот отдал приказ отправлять в то селение лучших мастеров со всех городов и стран. А наилучшие знатоки Ибн Артат и Абу Хинифа ибн ан-Нуман составили план города. Но повелитель правоверных захотел увидеть, как город будет выглядеть на самом деле. Тогда он приказал начертить весь город в его истинных размерах пеплом на земле и прошел вдоль всех этих линий. А ночью их обложили хлопком, облили нефтью и подожгли, а повелитель правоверных издали глядел на это. Клянусь Аллахом, это было дивное диво — ведь я тоже был при этом вместе со своим отцом и могу быть свидетелем.

Хасан и его сосед внимательно слушали. Поэт даже закрыл глаза, чтобы лучше представить себе это зрелище, оно, наверно, и вправду было красивым — темное иракское небо и яркие пылающие полосы пропитанного нефтью хлопка, клубящегося черным дымом.

Но тут сосед легонько дернул его за рукав:

— Послушай, брат мой, ты едешь в Багдад явно или скрываешься? Не бойся меня, я тебя не выдам — ведь я тоже поэт и тоже родом из Басры, и меня тоже зовут Хасан. Я-ад-Даххак, по прозвищу аль-Хали — Беспутный. Это прозвище я заслужил и от багдадских ханжей, и от гуляк.

Хасан удивленно спросил:

— Разве ты меня знаешь? И почему думаешь, что я еду в Багдад тайно?

Хасан аль-Хали улыбнулся:

— Ты точно Абу Али ибн Хани, прозванный Абу Нувасом. Я узнал тебя по описанию и по твоим стихам. Люди говорят, что тебя обвинили в ереси и заключили в тюрьму, но ты бежал. Поэтому я спросил тебя.

У Хасана заныло под ложечкой, но он тут же утешил себя: он не говорил ничего особенного, стихи его всегда были вольные, однако до большой беды не доходило. Потом ему стало даже приятно — значит, о нем уже говорят в Багдаде! О своем земляке он слышал множество скандальных историй — написал непристойную сатиру на почтенного человека, избил хозяина лавки, когда тот отказался дать ему вина в долг. Говорили даже, что он — тайный безбожник. Но Хали всегда удавалось избежать наказания — никто не мог найти свидетелей, чтобы доказать обвинение. К тому же он держался далеко от знатных и влиятельных людей и не возбуждал ни в ком зависти, а ведь сказано: «Зависть — мать всякой вражды».