Огненный всадник - Михаил Голденков Страница 46

— А читал я, что и наш полоцкий князь Всеслав в волка мог оборачиваться, — сделал большие глаза молодой пушкарь, — потому и звали его Чародеем. Его мать вельвой была. Может, Всеслав так силен и был, что также мог в двух местах появляться одновременно, а?

— Это верно, в старину, когда в идолов верили да змеям с дубами поклонялись, такое бывало, — кивнул бородатый с трубкой пушкарь, — в волка многие могли обращаться, но не телом, а душой: тихо ступать, быстро и далеко бегать, незаметно прятаться, ночью видеть, с рыком и воем бросаться на врага, так, что у того кровь холодела в жилах. Наши предки потому и звались лютичами, что люту, то бишь волку, поклонялись, как иные беру, медведю то есть, а иные криви, как змею секретно называли. Оттуда и Литва пошла, от лютичей.

— Так мы, смоляне, говорят, больше из кривичей, — возразил черноглазый, — так что, как змеи, должны ползать?

— Змея есть источник мудрости, — дед Салей закрыл глаза, будто собираясь уснуть. Разговор забирал у него последние силы, но старый пушкарь продолжал:

— В змее-василиске иное: там колдовство и ворожба для лесных жителей. Рассказывали, лет сто назад один литвин на хуторе змее-василиску поклонялся, держал дома ее, молоком поил, молился, как и все местные. Приехал к нему на хутор католический священник, сказал убить змею да в лоно римской церкви перейти. Так литвин и сделал. А потом видели его с растянутым, как у лягушки или змеи, ртом от щеки до щеки.

— Да ну! — испуганно выдохнули пушкари.

— Во крест! — быстро перекрестился трубкой старый канонир. — И литвин тот так и говорил, мол, это его василиск-живойт наказал. Плюнул он тогда на свою новую веру да вернулся к идолопоклонству. Во как! А люты все же воинами были, не землепашцами. Маски волчьи носили да выли и рычали в бою. Говорят, когда князь киевский Святослав на греков ходил, то даже византийцы в кольчугах, в шеломах, при своем греческом огне — боялись босых русов-лютичей и воя их, душу леденящего. Даже мир с князем киевским заключили, лишь бы ушли лютичи подальше от Царьграда. Во как! Истинные православные греки, а тоже боялись ворожбы лютичей! А батюшка наш говорит: нечисть, бесовщина! Она, эта бесовщина, креста живородящего может сильней оказаться.

— Так, может, и Кмитич наш — лютич? — спросил молодой.

Пушкари перекрестились.

— Не болтайте чепухи, — рассердился четвертый длинноусый канонир, который все время молчал да слушал, — бесовщина, нечисть… Пан Кмитич — добрый человек. Но, верно, хлопчики, каких только чудес на свете не бывает! Но я вот что хочу спросить: видал ли кто нашего пушкаренка, Ваньку Пугоря? Исчез хлопец! Может, убили?

Все пожимали плечами.

— Если бы убили или ранили, то лежал бы где. Удрал, небось. Перепугался, — отвечал Салей.

— Куда удрал-то? — спросил длинноусый. — Куда у нас удерешь дальше стены?

— Так куда бы ни удрал, нехай удирает! — махнул рукой дед Салей. — Только мельтешил да советы ненужные давал. А вот Кмитича не хватает. Вот кто нужен здесь сейчас!..

Вероятно, прав оказался опытный вояка шотландец Авраам Лесли, сравнивая Кмитича с Жанной д’Арк, пусть он даже ни разу в жизни не видел оршанского князя. Как-то опустели стены Смоленска с уходом из города отважного и вечно неунывающего хорунжего. Пан Кмитич, казалось, успевал все: и у амбразур из мушкета выстрелить, и у вала гранатой запустить, и за стенами дерзкими вылазками отогнать не в меру осмелевшего врага, и сбивать опасные выступы стен, чтобы не ранили людей осколками… На каждую хитрость атакующих он отвечал своей хитростью… Огонь орудий «пан канонир» выстраивал и организовывал таким образом, что московиты зачастую не могли подойти к стене на расстояние пушечного выстрела.

Все помнили, как взрывались от смеха польские пехотинцы, с которыми лихо, без переводчика общался Кмитич, как он весело по-немецки перешучивался с германскими мушкетерами, как умел подбодрить и дать дельный совет чуть ли не каждому на стене во время боя. И казалось всем, что Смоленск с такой обороной, с такими командирами как Кмитич да Обухович и Боноллиус и в самом деле неприступная крепость. Но с исчезновением «пана канонира» куда-то делся былой энтузиазм, оптимизм и уверенность. Загрустили пушкари, появились растерянность в их взглядах и сомнение в мыслях — выдержим ли? Артиллеристы то и дело повторяли:

— Кмитич бы так не сделал…

— А вот если бы был пан Кмитич, то…

— Интересно, что бы пан канонир сказал…

— Эхе-хе! — лишь вздохнул дед Салей. Обо всем этом он и думал, лежа на жестком настиле.