Александр II - Александр Яковлев Страница 46

Вот и пришел тот поворотный миг, который вознес его на высшую для сына человеческого ступень могущества, силы и славы.

В один из весенних вечеров он пролистал книгу плутарховых жизнеописаний, столь памятную по урокам покойного Жуковского, а ныне переданную старшему Никсе, и прочитал: «Итак, двадцати лет от роду Александр получил царство, которому из-за сильной зависти и страшной ненависти соседей грозили со всех сторон опасности…» Все как и у него. Александр Великий превозмог обстоятельства, сможет и он! И почетное звание великого, быть может, увенчает его царствование…

Не было на Руси за последний век царя, более законно вошедшего на престол, более подготовленного к делу государственного управления, более ожидаемого в его благодетельных свершениях. Сознание этого грело сердце, но тревожило иное.

Вдруг и разом, как это только у нас случается, возникло и овладело умами общее восторженное ожидание перемен, перемен скорых и радикальных, равно выгодных всем. «Яви нам чудо!» – читал он в глазах народа на улицах Петербурга и Москвы, Новгорода и Воронежа. Поначалу был момент, он решил, что чудо возможно, вот только бы развязаться с войной, к которой, как каторжник к чугунному ядру, прикована Россия. Пока же он принимал указы.

Первые перемены оказались не слишком значительны, но весьма приятны для первых сословий империи. Чиновникам было разрешено носить усы и бороды, дозволялось курение на улице. Был расширен ввоз книг из-за границы, а выезд туда существенно облегчен. По совету князя А.М. Горчакова император распорядился снизить плату за заграничный паспорт с 500 до 5 рублей.

Заговорили о гласности. Широкую известность приобрел приказ великого князя Константина по морскому ведомству, суть которого сводилась к одному слову: «Не лгать!» Заметим, что к составлению этого приказа великого князя побудила записка под названием «Дума русского», широко ходившая по рукам. Ее автор, курляндский губернатор Петр Валуев, на первый план среди причин бедственного положения Отечества выдвинул «всеобщую официальную ложь». Крылатая фраза из записки «сверху – блеск, внизу – гниль» вмиг облетела Россию. Константин передал валуевскую записку Александру, и тот прочитал, с горестью признав, что в ней, как и в записке Бориса Чичерина о причинах Восточной войны, «много есть правды».

Печать еще робела под свирепым оком цензуры, потому по рукам и ходили рукописи разных авторов, с подписями и без, содержание которых сводилось к проблеме бедственного положения страны, выход из которого предлагался либо в скорейшем освобождении помещичьих крестьян, либо в полном сохранении и укреплении существующего порядка.

Вообще, появилась масса обличительной литературы, как будто вся мало-мальски грамотная Россия взялась за перо. Из записок либерального толка особую известность приобрели написанные Константином Кавелиным, Юрием Самариным, Александром Кошелевым, князем Владимиром Черкасским, Борисом Чичериным. Идеи авторов были смелы, но не радикальны. К примеру, взывая к новому государю в надежде дарования «свободы умственной и гражданской», Чичерин предостерегал общественность «от несбыточных желаний и целей».

Чаще всего писали проекты освобождения крестьян, и тут наиболее радикальным и развернутым была записка Кавелина. В ней говорилось: «Многие убеждены, что Россия по своим естественным условиям – одна из самых богатых стран в мире, а между тем едва ли можно найти другое государство, где бы благосостояние было на такой низкой ступени, где бы меньше было капиталов в обращении и бедность была так равномерно распределена между всеми классами народа…

Причин нашей бедности очень и очень много, как-то: ошибочная система управления, отсутствие строгаго правосудия и правильного кредита, целый кодекс стеснительных для промышленности и торговли правил, вследствие которых ни та, ни другая не могут свободно развернуться, как в других странах, гибельное начало хозяйственных заготовлений и хозяйственного управления вообще, имеющее в нашей государственной администрации, к несчастию, такое обширное применение, глубокое невежество всех классов народа, не исключая и высших, из которых большею частью пополняются ряды чиновников и правительственных лиц.

Все эти причины действуют более или менее гибельно. Но ни одна не проникает так глубоко в народную жизнь, ни одна так не поражает промышленной деятельности народа в самом ее зародыше, ни одна так не убивает всякий нравственный и материальный успех в России, как крепостное право, которым опутана целая половина сельского народонаселения империи».

На другом фланге стоял отставной генерал-майор И.С. Мальцев, чья записка «переходит из рук в руки по империи», – доносил министру внутренних дел князю В.А. Долгорукову бессарабский генерал-губернатор граф А.Г. Строганов. Мальцев был владельцем более 200 тысяч душ, а также имел чугуноплавильные, железоделательные, пароходостроительные и стекольные предприятия. Его голос был значим не только по богатству, но и потому, что жена его, умная и ловкая Анастасия Николаевна, пользовалась большим фавором у новой императрицы. В своей многостраничной записке отставной генерал прежде всего обращался к опыту Франции: «Кажется, и для нас останутся бессмысленными указания истории, и мы только снимаем копию с Французской революции», – писал он. Мальцев упрекает правительство за то, что оно не считается с мнением дворянства и слепо доверяется чиновничеству, тогда как именно дворянство – надежнейший оплот монархии. Соглашаясь с необходимостью освобождения крестьян, он решительно отвергает планы наделения их землей в собственность, усматривая в том «новейший социализм».

Все заговорили громко, ничего не страшась, будто торопились выговориться.

Заметим, что 1855 год был, пожалуй, единственным, когда в Петропавловскую крепость в Алексеевский равелин не поступило ни одного политического заключенного.

Светские дамы и студенты, офицеры гвардии и чиновники, губернаторы и сидельцы в лавках начали решать вопросы – финансовый, военный, судебный, эмансипационный, цензуры, университетский и многие иные. Одни предлагали полную замену старых порядков новыми, другие ратовали за частичные исправления, третьи соглашались, что не все хорошо, но страшились перемен, четвертые призывали усилить царскую власть для сохранения порядка, пятые с улыбкой замечали, что в этой стране ничего хорошего быть не может, с нашими мужичками цивилизация невозможна, и, получив заграничные паспорта, отбывали за пределы отечества…

Впрочем, летом государь снял с должности министра внутренних дел Бибикова, к которому давно имел личное нерасположение и чья система инвентарей (направленная к облегчению положения помещичьих крестьян), по мнению Орлова и Долгорукова, мало подходила для России.