Огненный шторм. Стратегические бомбардировки Германии. 1941-1945 - Ганс Румпф Страница 45

После окончания войны все единодушно признали, что внутри Германии пропагандистская кампания по противодействию пропаганде противника и поддержанию морального состояния немецкого народа была «эффективной и успешной, как никогда прежде». Любимым высказыванием Наполеона было, что соотношение морального духа солдата соотносится с его физическим состоянием как 3:1. Пропагандистский аппарат Геббельса, а другого в стране не было, понимал это очень хорошо и действовал соответственно. Он оказал весьма значительное воздействие на стойкость немецкого гражданского населения под ударами бомб.

Эффект пропаганды в результате усиления мощи вражеских воздушных ударов только возрастал. Все чаще происходившее разрушение целых кварталов и даже городов давало ужасающей силы урок относительно того, чего добивается враг. Вызывает сомнение, что, не будь этих сокрушительных ударов, немецкий народ сумел бы выстоять до конца, изыскав в себе новые запасы сил, о наличии которых и не подозревал. К концу войны безжалостные дневные удары авиации, план Моргентау, а также требование союзников безоговорочной капитуляции предоставляли Геббельсу основные материалы для работы.

Тремя основными постулатами пропаганды Геббельса, которая призывала держаться до последнего, было:

1. За новый великий Германский рейх стоит бороться и стоит погибать.

2. Правительство делает все возможное для того, чтобы защитить гражданское население или, по крайней мере, жестоко отомстить врагу.

3. Единственная альтернатива победы Германии – полное ее уничтожение.

В первые годы войны, когда победы следовали одна за другой, было нетрудно поверить в хвастливые заявления Геринга о полном превосходстве люфтваффе. После Любека власти предпочли замалчивать правду под предлогом «соблюдения секретности». Поэтому с началом массированного британского авиационного наступления немецкие пропагандисты оказались в замешательстве. Поскольку город за городом подвергались опустошительным налетам, властям приходилось признать по крайней мере часть правды. Но они всегда делали это с некоторым опозданием, громко оповещая население о якобы тяжелейших потерях, которые понесли атакующие бомбардировщики противника. Причем ущерб, нанесенный противнику, по крайней мере в четыре раза превышал собственные потери. По прошествии некоторого времени всем стало ясно, что как минимум теоретически у врага уже совсем не должно было остаться авиации. Но поскольку она все-таки была, посыпались призывы к духу самопожертвования, вере в победу и строжайшей дисциплине. Ведь «несмотря на все страдания, каждый на территориях, подвергшихся нападению, переполнялся еще большей решимостью». Город за городом превращались в развалины, а Гитлер не пошевелил и пальцем для того, чтобы хоть как-то ободрить их жителей и жительниц, живущих в руинах, попытаться облегчить их положение. Тем не менее образ Гитлера как отца своего народа, отягощенного постоянной заботой о благосостоянии людей, оставался неизменно на высоте. Так продолжалось до окончания времени «большого монолога», когда бомбежки наконец прекратились, как прекратилась и сама война, а немецкий народ начал приходить в себя после «пропагандистской анестезии». Только тогда большинство людей поняли, как нагло их обманывали, как даже тогда, когда война уже была проиграна в политическом, военном, научном и экономическом отношениях, их мысли и дела продолжали цинично эксплуатироваться умными пропагандистами.

Более чем вероятно, что в последние дни войны уже очень много немцев перестали идти на поводу пропаганды, но у них не было выбора, и они предпочитали закрыть свой разум для размышлений. Возможно, они подозревали правду, но старались отбросить ее. Ведь им нужно было жить во имя чего-то и на что-то надеяться, и с этим ничего нельзя было поделать. Поэтому даже в обстановке всеобщего хаоса власти умудрялись поддерживать порядок. Такое сможет до конца понять лишь тот, кто сам в полной мере вынес на себе, с одной стороны, бремя военной диктатуры, а с другой – находящийся с ним в конфликте человеческий разум, пусть отрезанный от внешнего мира авторитарным государством, где воля большинства доминировала над отдельной личностью.

В остальном люди делали все, что могли, для того, чтобы выжить в то ужасное время, каждый по-своему, согласно своему темпераменту, характеру и натуре. Каждый полагался на собственные механизмы защиты и создавал себе психологическое убежище, где он мог укрыться хоть иногда. И наконец, милосердная природа человека помогала ему выстоять до конца.